Когда Вильм Хольтен с груженной навозом тачкой проходит под окном, Аннгрет быстро садится, напускает на себя смиренный вид и рассматривает фотографии из времен своей молодости. На одной из них она снята с Юлианом Рамшем, студентом-медиком, в зарослях вереска меж двух озер. Фотография шесть на шесть. Неподдельные чувства. Не ведающая морщин юность.

Аннгрет не может досыта насмотреться на себя. Нет, она еще не стара. Хо-хо, взгляд ее мечет молнии! С веселым грохотаньем, как гроза, надвигается вторая молодость.

А Юлиан? Да разве он состоит из одних недостатков? Ни в коем случае. Иначе не могла бы она любить его в те годы. Он был настоящей ее любовью, даже в тяжелую пору жизни с Оле, теперь-то она это знает. Да, но Юлиан… Просто он был хорошим сыном, уважал желание старика отца, а тот был дурным человеком.

Как много лет назад, Аннгрет пишет письмо Юлиану Рамшу. «…но теперь ты не в Америке. Нас разделяют только тропинки, протоптанные от дома к дому, — не океан. Я жду, жду! Ты не приходишь…» Затем следует целый табун бессмысленных слов и любовных признаний. «Ты жесток и неумолим, как тигр! О любовь, бездонная любовь!»

Не сходит ли Аннгрет с ума?

В почтовом отделении Блюменау смеются над деликатными манерами некоторых прелюбодеев. Теперь, значит, надумали писать письма, а расстояние-то между ними всего три дома. Почему бы им еще не поприветствовать друг друга через радиоконцерт по заявкам?

Проходят дни, а с лесопильни даже вести не подают. Зато из деревни выползает слушок, семиголовая гидра: Юлиана Рамша видели в саду у новой лесничихи. Исполненные чувства взоры. Приятная беседа, светское обхождение.

Аннгрет целый день борется с этим слухом. Отыди от меня, грешный змий! Она молится, как молилась в детстве, чтобы сбылись рождественские желания. Она надевает рабочее платье, хлопочет во дворе, задает корм скотине, и работа спорится у нее в руках. С удивленным Вильмом Хольтеном она сегодня говорит обходительно, почти ласково; душа у голубей на крыше не чище души Аннгрет.

Но на следующее утро она надевает свой изящный черный костюм, в котором обычно ходит в церковь, и уезжает в город.

Здоровье Оле день ото дня поправляется. И опять, как в году под цифрой ноль: он возьмет жизнь в свои еще слабые руки и все начнет сначала. В солнечные дни ему кажется, что больница, все это нагромождение кроватей, стонов и разговоров о болезнях, шприцев и таблеток, уже осталась позади.

Юные тельмановцы снова приходят к нему. Эмма Вторая вытаскивает из своего рюкзачка рубашку ангорской шерсти.

— Мы слышали, что ты страдаешь от приступов озноба, дядя Оле.

— Кто вам сказал?

— Мать. Наш отряд желает тебе тепла и здоровья. Будь готов!

Ян Буллерт тоже навещает бывшего своего коллегу-подпаска и выкладывает добрую половину окорока на его одеяло!

— Семейство Буллертов желает тебе бодрости и сил!

В разговоре Ян старается вовсе не упоминать деревни Блюменау, словно районный Совет успел за это время продать ее Саксонии.

Но Оле и не думает обходить стороной свою родную деревню. Там, и только там, все его мысли.

— Еще парочку деньков — и я буду здоров как бык, вот увидишь!

— Нет, нет, сначала хорошенько подлечись и не волнуйся.

— Со старым покончено! Все начинается заново!

— Будь спокоен! Мы время даром не теряем. Обстоятельства смерти Антона будут выяснены.

Так они говорят, перебивая друг друга.

— Вас спрашивала какая-то женщина, — однажды в солнечный полдень говорит молодая сестра.

Оле читает книгу «Компост, или Сберегательная касса крестьянина».

Он поднимает глаза от страницы.

— Женщина? Маленькая такая, на курочку похожа?

— Нет, высокая, светловолосая и с темными глазами. В черном костюме.

— Ах, вот как.

— Ее не пропустили в палату.

Оле нервно перелистывает книгу.

— И что же, она ушла с опущенной головой, когда ее не пропустили?

— Нет. Я свела ее к врачу, но он все равно не дал разрешения навестить вас. Тогда она ушла. Мне показалось, что у нее немного увлажнились глаза.

— Может быть, и хорошо, что ее не пропустили.

— О ком вы говорите? — переспрашивает захлопотавшаяся сестра.