А где его взять? Его можно взять только в среде старой коммунистической номенклатуры, которая – не чета Путину, настоящие баре. Породистые! Но Пионтковский ненавидит коммунизм. Впрочем, и баре ненавидят коммунизм. Возникает парадоксальная конвергенция. Она же – клоака. Она же – карнавал нон-стоп.

И вокруг этого парадоксального ядра складывается соответствующая лингвистика (рис. 24).

И что это за лингвистика?

Пионтковский – блистательный лингвист. Емкий, точный. Он талантливый практикующий политолог. И журналист отличный. Но поскольку в ядре – парадоксальная конвергенция (она же пустота), то вся лингвистика превращается в путаницу и, в каком-то смысле, в распутность.

А это и есть карнавал нон-стоп! Хотите верьте, хотите нет, но Бахтин именно это называл карнавализацией бытия (и одновременно карнавальной эстетикой). Обсуждая тупики прагматизма, я уже рассматривал этот вопрос – карнавализация и война с идеальным. Был бы я конспирологом, так бы и сказал: "Заговор карнавала".

Как бы то ни было, карнавализация в перестроечную и постперестроечную эпоху съела идеальное! Вооружившись карнавалом как оргоружием, субъект (союз антикоммунистической номенклатуры и диссидентства) растоптал субстанцию. Он победил не только свой строй, не только свое бытие и свою культуру, которую внутренне ненавидел. Он победил любое некарнавальное бытие (то есть реальность). Потому-то и рвется изнутри противопоставление реальности мира и реальности власти.

Побеждено бытие – и все его предпосылки. Любое идеальное как таковое. И теперь Россия вкушает плоды этой ужасной победы.

Не желая следовать за – как я убежден, лукавой – методологией Бахтина, я предпочитаю называть ситуацию не победительно-карнавальной, а совсем иначе. Я называю эту ситуацию "фундаментальной коллизией постсоветского русского бесчестия". Бахтин шел в своих исследованиях от Достоевского к Рабле. Что ж, Достоевский так Достоевский. Рабле мне глубоко безразличен, а Достоевский нет. Рабле – чужая культура, Достоевский – своя. Рабле мне мало что расскажет о нынешнем бытийствовании Отечества моего. Достоевский расскажет много.

У Достоевского есть особая лингвистика и семантика бесчестия. Не обнажения, нет. "Заголения". Каббалисты говорят, что Лилит – это заголившаяся Шехина. Ну, так вот, заголение как бесчестие. И бесчестие как особый способ думать и говорить. Я могу выделить этот способ (и этот тип лингвистики) в качестве отдельного "лингвослоя", сосуществующего у Достоевского с другими "лингвослоями". А у нас сегодня – вытесняющего другие "лингвослои".

Данный слой весьма специфичен. Лингвистика в пределах данного слоя может быть у Достоевского и жалобной ("а я в углу лежал… пьяненькой-с"), и агрессивной ("тварь ли я дрожащая или право имею?"). Но поскольку все равно ясно, что права нет никакого (даже а-ля Ставрогин), речь идет о дрожащей твари и о бесчестии как о фундаментальной коллизии. Я не ругаюсь, я диагностирую.

Главное, чего нет – это права. Можно даже мир пустить в тартарары, но все равно права нет ("Вот свету ли провалиться или мне чаю не пить? Так я скажу: чтобы свету провалиться, а чтобы мне чай всегда пить").

Мать мне когда-то говорила: "Достоевский очень точно описал некоторые свойства русской души. И, к сожалению, не лучшие". Эти свойства были свойствами потаенными. И описывались они соответственно. А потом душа (или, если хотите, Шехина) "заголилась". Обнажила эти свойства. Показала их как свои срамные места. И родился карнавал, и возликовала Лилит. И возжелала наша интеллигенточка карнавальной эстетики блуда и блатняка. Возжелать-то возжелала – а права все равно нет! Отсюда и надрыв, и поеживание.

Какого права нет? Да самого разного!

Права говорить "мы", права любить это самое "мы", права гордиться, права быть серьезным. В конечном счете – права быть человеком. И когда американцы, да и весь мир, чувствуют, что этого права нет, они просто звереют. Им так хочется добить, додавить, вытереть ноги об это, когда-то имевшее, а теперь лишенное права. А оно кривляется, льнет к их ногам… Но что американцы… Китай с его пафосом самоуважения, с его презрением к потере лица. Иран, исламский мир, умма… Все смотрят на этот карнавал нон-стоп и спрашивают: "Ребята-то что так веселятся? Они что чудят? Они что удумали?"

Это – страшнее всего на свете. Раньше Россию ненавидели – и уважали. Теперь ее начинают презирать. А она как бы не замечает.

Возможны ли ядерные удары по нам и другие крупные неприятности? Пока не вполне презирают – категорически невозможны. А вот когда начнут действительно презирать, тогда возможно все.

С рациональной и прагматической позиции – такое и тогда будет невозможно (все-таки ракет до и больше). Но не этой меркой будут измерять ситуацию. Убежден, что не этой. И крайне удивлен, что другие не замечают данной коллизии…

Введение

Это первый доклад после долгого перерыва. Я не могу, делая такой доклад, совсем игнорировать приоритеты политологического сообщества. И я понимаю, что отставка Фрадкова и назначение Зубкова – это высший приоритет. Я принимаю вызов, который содержится в этой высшей приоритетности. И сделаю доклад по возможности сухой и как бы полностью заданный подобной приоритетностью. Но именно "как бы". Потому что если я подчинюсь подобной приоритетности или проигнорирую ее, я одинаково перестану себя уважать. Я должен сделать что-то третье. На каждом очередном витке протекающего процесса я понимаю, что надо делать нечто третье и, одновременно, что сделать это третье все труднее. Но я все-таки буду пытаться это делать.