И он считает себя вправе это сделать, потому что он ненавидит этот народ за 1917 год, за отобранные поместья и фабрики, за мечту о правде и рае, за свое изгнание и свою внутреннюю эмиграцию, за факел мировой идеи, предложенный всему человечеству, за великую победу, за все. Прежде всего за то, что их отвергли, – таких уверенных, таких элегантных, таких открытолицых… Раз так – пусть этот народ получит по полной программе. "Этот народ"…

Когда эмигранты покидают Россию и начинают называть русских "этим народом" – это отвратительно, но в чем-то понятно. Эмигранты хотят сменить идентичность, разорвать прежние связи. Пусть рвут. Это их судьба.

Но когда то же самое делают люди, навязчиво твердящие о своей русскости, – это намного хуже. Настоящий "малый народ", стремящийся сесть на шею деградирующему русскому несчастью, – это байгушевы. Относительно маломощные, как сам автор саморазоблачительной книги, и более влиятельные, прячущиеся в тени.

Их надо выволочь из этой тени немедленно. Уже пора. Потому что Кондопога подвела черту под некими иллюзиями. Потому что от схем, в которых был хоть какой-то позитивный смысл, люди переходят к схемам, не оставляющим никакого шанса на жизнь народа, от лица которого они выступают.

Именно после Кондопоги я понял, что придется заняться темой, которой заниматься не хотел. Темой этого, а не иного предательства. Высказался я сразу же. Грузинским эксцессом еще и не пахло. Но он был легко предсказуем. Тогда же я выбрал формат высказывания. И не желаю его менять. Потому что без ответов на общие вопросы, которые я затронул тогда и считаю необходимым вновь поставить сейчас, – обсуждать грузинский эксцесс так же бессмысленно, как и эксцесс карельский. А также будущие эксцессы, которые неминуемы.

(Продолжение следует)

Дети унтер-офицерской вдовы

сильно отличаются от "детей Вдовы",

но почти не отличаются

от "детей лейтенанта Шмидта".

(Из неизданной Энциклопедии нравов)

Опубликованные мною в газетах "Завтра" и "Слово" аналитические статьи "Аналитика пораженчества" и "Профессия – пораженец", посвященные критике верхушки КПРФ (и являющиеся продолжением беседы с А.Карауловым в передаче "Момент истины"), – достигли цели.

Они вызвали, наконец, бурную реакцию в различных сегментах элиты КПРФ. Как на федеральном, так и на региональном уровнях. Очень странно, что этой реакции не было раньше, когда я те же мысли излагал в патриотической печати, так сказать, по горячим следам тех или иных событий.

Но лучше поздно, чем никогда.

В деле, которым я занимаюсь, нельзя предаваться длинным лирическим отступлениям. Скажу лишь, что мне не привыкать быть объектом "разоблачительных кампаний" в прессе. В конце 80-х годов мне пришлось достаточно резко рвать отношения с так называемым "реформистским лагерем", заявившим о своей приверженности распаду СССР. Травля, развернутая против меня в те годы, уже не может быть повторена заново, поскольку не достигнет цели. Нет той социальной целомудренности, того доверия к прессе (тем более к прессе "независимой, прогрессивной, реформистской"). Вообще нет возможности сконцентрировать эмоции общества на каком бы то ни было образе – благостном или демоническом.

Причины этой невозможности носят очень глубокий характер, и их подробный анализ увел бы нас от существа дела. Хотя, видимо, такой анализ нужен сегодня обществу ничуть не меньше, чем подробное "выяснение отношений" с маргинализующейся структурой, стремительно идущей путем регресса по своей, так сказать, псевдолевой политической траектории.

Короче – настоящую травлю можно было развернуть только в советском обществе. И только в условиях, когда некто, еще обладая полнотой власти, уже хотел подавить всех, кто пытался воспрепятствовать применению этой власти в однозначно деструктивных целях.

Да и проблему исполнителей нельзя скидывать со счетов. В той травле был задействован другой актив с другими способностями. Там иначе было отточено искусство лжи. Там был другой подход к современности. Там не копировали, не подражали, не заимствовали. Миф творили настоящие специалисты по провокациям.

И еще один фактор. В первый раз такая травля может вызывать острое чувство. Но когда это происходит во второй, третий, четвертый раз, с тупо искаженными перепевами предыдущих провокационных тем, – норма реагирования не может не измениться.

Если во мне и остается какой-то след эмоционального реагирования, то он связан с жалостью к одним и… как бы помягче выразиться… со специфической иронией к другим.

Сначала – о жалости. Это не риторический оборот. Я действительно испытываю искреннюю жалость к тем, кто так надрывно пытается меня разоблачать, копируя гораздо более профессиональные провокационные наезды своих демократических предшественников и двойников.

Эти люди могут быть добровольцами или работать по найму. Стилевые особенности позволяют выявить обе категории исполнителей. Эти люди могут подписывать то, что им подсовывают, или искренне водить пером по бумаге. В любом случае, они пребывают в состоянии глубокого невроза.