Показалась церковь, с которой у Марийки были связаны разного рода воспоминания. Здесь отпевали ее мать, крестилась и проходила конфирмацию Лайза, здесь они венчались с Дейвидом, и здесь она с ним прощалась. И многие поколения Стьювейсантов и Расселов отмечали в этой церкви свои радостные и печальные события.

Алтарь был освещен колеблющимся пламенем свечей, создавая игру теней на отделанной бронзой и серебром крышке гроба. Трудно было поверить, что ее отец лежит в этом холодном обезличенном ящике. Шесть лет назад Марийка сидела на той же скамейке, когда отпевали Дейвида, но она не помнила ни слов священника, ни какая музыка звучала. Домашний врач напичкал ее валиумом, и сознание во время службы было затуманено. Сегодня она не принимала валиум, горе ее было ясным и глубоким.

Марийка сидела между Джонатоном и Лайзой. Она представляла себе отца на небесах, он виделся в коричневых фланелевых брюках и элегантном твидовом пиджаке с шелковым платком, торчащим из нагрудного кармана. Она услышала слова священника, как хорошо сейчас Чарли Расселу, свободному от боли и волнений. Рука Джонатона крепко сжала ее ладонь. Рассеянные блики света, пробивавшегося сквозь витраж окна под аркой, бегали по его лицу. Она все время чувствовала на себе его любящий успокаивающий взгляд.

На Марийке было черное креповое платье, застегивающееся спереди на пуговицы, которое она обнаружила в своем гардеробе на Бикон-стрит. Она каждый раз оставляла его там до следующего случая.

Лайза с трудом подобрала в своем платяном шкафу нечто черное, более или менее подходящее для похорон, — летнюю черную блузку, которую она изредка одевала для походов в ночные клубы. Марийка подобрала ей темную юбку и убедила, что такой наряд вполне сгодится для церемонии. Лайза задумчиво смотрела в пространство, погруженная в свои мысли. Кроме матери и тетки Виктории у нее не осталось родственников. Чарльз был последним мужчиной в их семье, патриархом, "защитной системой", советчиком для дочери и внучки и, прежде всего, другом.

Марийка повернула голову в сторону Серджио, сидевшего рядом с Лайзой и Викторией Стьювейсант. Парень опустил голову, но даже его кудри не могли скрыть заплаканные серые глаза. Хотя он никогда не видел Чарльза Рассела, он был чувствителен, как и все итальянцы.

В его жилах текла аристократическая кровь, он уважал семейные традиции и устои. "В конце концов, не так уж он и плох для Лайзы", — подумала Марийка.

Сзади сидели "побочные дети" семьи — Грег, Энтони и Стив — в темных костюмах и белых сорочках. Гортензия пребывала почти в полной отключке от горя и беспокойства за свою подругу и шефа. Она была в черной юбке и черной блузке без обычных серебряных украшений. Ее волосы, как правило собранные наверх, были сейчас распущены и свободно ниспадали на плечи. Она была замкнута и отрешенна, как старая испанская вдова-крестьянка, которая погрузилась в ауру черного траура на весь остаток жизни. Сара, вместо традиционных джинсов, была в шикарном темном платье, украшенном жемчугом. Марийка не могла припомнить другого случая, когда она видела Сару в платье. Она очень гордилась своим персоналом и была рада видеть их рядом в такую тяжелую для нее минуту.

В громкоговорителях смолкла музыка, священник закончил молитву. "Какое печальное Рождество!" — подумала Марийка. Чарльз всегда был в центре рождественского праздника. Он приезжал к ним из Бостона на пару-тройку деньков, не больше. Приглашал их всегда накануне Рождества в ресторан "21". Он никогда не открывал свой подарок, пока "мои девочки" не рассмотрят свои. С энтузиазмом пробовал гаитянские блюда, приготовленные Женевьевой для многочисленных родственников из Бруклина, собиравшихся на кухне в ожидании праздничного обеда, выпивал с ними по бокальчику за "чудесное Рождество".

В этом году к ним должны были присоединиться за праздничным столом еще Джорджанна и Чонси Вилкинс, Стьюарт и Мими Уэлтон. Джонатон отказался от приглашения, он собирался провести каникулы со своей матерью на Восточном побережье.

В это Рождество с ними впервые не будет Чарльза Рассела.

Марийка верила в жизнь после смерти, в то, что душа человека не умирает. Когда-нибудь она снова воссоединится со своими родителями. "Мы появляемся на земле, чтобы исполнить Господню волю", — в это верили ее родители, в этой вере воспитали и Марийку.

"А где будет тогда Джонатон? Вместе с ней или воссоединится со своей первой женой? Или она такая дрянь, что не попадет в рай".

Непроизвольный истеричный смешок вырвался у Марийки, когда она подумала, что эти смешные человечки, попавшие на небо, сохраняют свои земные привязанности и антипатии. Джонатон крепче сжал ее руку, решив, что у нее начинается истерика.

Затем десятеро мужчин в черных костюмах и галстуках выстроились по двое у гроба, поклонившись Марийке. Это были преданные давние друзья Чарльза Рассела, каждому из которых Марийка позвонила лично, попросив встать в почетном карауле, они должны были нести гроб с единственным венком — от семьи — впереди. Таково было пожелание Чарльза. Марийка заказала еще букет из лилий, тюльпанов и роз, любимых цветов отца, оранжированных в высокой белой корзине.

Служба в церкви Троицы была недолгой. Она попросила пастора выполнить церемонию как можно быстрее, церковная процедура на кладбище была еще более короткой.

Вентворсы и часть приглашенных собрались на поминки в доме на Бикон-стрит. Марийка встретилась со своими давними приятельницами из виндзорской школы и из Фармингтона, с которыми она вместе сдавала экзамены, выступала на соревнованиях молодежной лиги, ходила в женский клуб.

Милли, давнишняя повариха отца, негритянка с совершенно белыми волосами, как всегда, явила чудеса кулинарии, приготовив обед для вернувшихся с церемонии. Дом был украшен белыми гвоздиками, в комнатах были расставлены столы с едой. Приглашенные бродили по комнатам этого старинного здания, построенного в начале прошлого века, предаваясь воспоминаниям. По завещанию отца, в одной из комнат играл пианист из "Ритца".