— Скучно им было, захотелось с девочками поболтать, — пояснил Гаевский. — Дисциплина у французов что-то падает. Пора Бонапарту об этом подумать. Его-то они слушают, а вот офицеров рангом поменьше бояться разучились. Вина много пьют, за девушками волочатся…

— Помолчи! — приказал Остужев, выглядывая на улицу. — Есть карета или еще что-нибудь?

— Есть карета, есть. Иди налево. — Гаевский вытолкнул его наружу. — Пистолет только сунь под сюртук.

Карета и правда стояла шагах в ста. Когда Остужев дошел до нее и увидел, кто держит лошадей, то споткнулся и едва не упал. Это была Джина Бочетти, как никогда прекрасная в уланской форме. Она опустила глаза и не сделала ни шагу навстречу.

— Что это значит? — Остужев тоже не подошел к ней и дождался Гаевского. — Откуда она вас знает?

— Я к ней пришел, — объяснил Антон. — Услышал, что случилось, и пришел к ней. Правда, сначала ее выгнал Бонапарт, и еще, кстати, он пытался арестовать Колиньи. Но это ни к чему рассказывать здесь, только что вырвавшись из тюрьмы. Может быть, поедем?

Мари, молчаливая и даже какая-то чопорная, уже садилась в карету. Гаевский залез на козлы, и Остужеву ничего не оставалось, как последовать за Мари. Забрался наконец и Байсаков, сперва галантно открыв дверцу перед Джиной. Гаевский щелкнул кнутом, и лошади понесли их куда-то за город.

— Кто будет мне объяснять, что произошло? — мрачно спросил Остужев. — Я надеялся на Антона, но он лишил меня такого счастья. Кто тогда?

— Я могу только сказать, что моему отцу пришлось на некоторое время отлучиться, — ответила Мари, и Александр понял, что имени Дюпона она произносить при Джине не хочет. — Я пришла сообщить об этом Антону, и он познакомил меня с графиней Бочетти.

— Хорошо, Саша, я тебе все расскажу, — заговорила Бочетти, по-прежнему не глядя Александру в глаза. — Прежде всего: я поступила так только затем, чтобы мы оба не оказались в тюрьме! Наполеон может вести себя очень достойно, надо отдать ему должное, но на самом деле никаких принципов у него нет. Оскорблений он не прощает никому, ни мужчинам, ни женщинам, а оскорбление может увидеть в любом пустяке, он же корсиканец. Я испугалась. Я надеялась сохранить его расположение, позже во всем признаться и вызволить тебя. Все получилось иначе, он вскипел, сказал, что не хочет меня знать, и прогнал. А потом оказалось, что он приказал арестовать Колиньи, но мне неизвестно почему. Все случилось так неожиданно… Я не знала, что делать. И тогда меня нашел Антон. Сначала я решила, что он пришел меня застрелить. Но Антон лишь спросил, могу ли я помочь вытащить тебя из беды. Через знакомых офицеров я выяснила, куда тебя отвезли, и еще кое-что насчет тюрьмы, начала разрабатывать план, но Антон решил попробовать сперва действовать быстро, наудачу. Он оказался прав. Теперь мы едем в какое-то место, известное молодым людям.

Бочетти покосилась в сторону Мари, но девушка все так же смотрела в окно.

— Спасибо тебе, Джина, — решился произнести Остужев. — И тебе, конечно же, огромное спасибо, Мари! Антону скажу потом. А это мой приятель поневоле, Иван Байсаков. Он тоже из России и угодил в миланскую тюрьму каким-то странным образом.

Мари повернулась наконец и внимательно рассмотрела Байсакова. Тот, услышав свою фамилию, широко улыбнулся. Мари поджала губы.

Антон свернул на небольшую дорожку, проехал через рощу и остановился у неприметного, со всех сторон закрытого деревьями домика. Здесь, как выяснилось, последние дни жила Мари. По ее словам, ее привез сюда отец, а потом вынужден был исчезнуть на некоторое время. Бочетти, тихая и задумчивая, обошла весь дом и принялась бродить по окрестностям.

— Я правильно понимаю, что ты ей не веришь? — спросил Остужев.

— Правильно, — кивнула девушка. — И Антон знает, что я ей не верю.

— Но она вправду нам помогла! — весело напомнил Гаевский. — Действительно выяснила, где ты, и даже примерный план тюрьмы у нас был. Мы вошли как бы с черного хода. Дальше повезло, но…

— Но это могла быть ловушка, — меланхолично заметила Мари.

— Мы бы вырвались, — засмеялся Гаевский. — Ну, или как минимум ты. Зато знали бы точно, кто такая Бочетти. А теперь вопрос остался открытым.

— Можно мне что-нибудь съесть? — спросил соскучившийся Байсаков. — Хоть что-нибудь.

— Сначала расскажи, кто ты, — потребовал Гаевский. — Я для Мари переведу, а Джине пока знать необязательно.

Байсаков повторил начало своей истории, уже слышанное Остужевым: через Азовское и Черное моря увезли его турки в Истамбул. Там его продали мамлюкам в Египет, где почти год Иван пребывал в рабстве. Мамлюки любили его за невиданную физическую силу и постоянно предлагали принять ислам и записаться в их войско. По словам Байсакова, мамлюки держат в руках весь Египет и давно поработили египтян. Вроде бы они подчиняются турецкому султану, только он сам их боится и никаких приказов не отдает. Творят мамлюки в Египте что хотят, и одно время Байсаков всерьез думал об их предложении.

— Только тоска взяла, — закончил он. — Вспомнил снежок белый, лес, зайчиков-белочек… Заскучал по Сибири. Ну, и двинул на север. Там море. Попросился по-христиански к итальянцам на корабль, выручайте, мол, от мамлюков бегу. Они и приняли. А уж потом я от Неаполя все на север шел и вот сюда добрался. Языка-то не знаю, заплутал, поди, малость. Далеко Россия-матушка?

— Далеко, — кивнул Гаевский. — Но это ничего. Доберись до Польши, а там уж тебе рукой покажут.