Кофе был уже готов, нацежен [30] с самого утра в металлический кофейник, стоявший рядом с конфоркой, под которой тлели раскаленные угли. Мамине нужно было только разлить его в большие чашки, которые Элиса помнила с детства, добротные фарфоровые чашки фирмы «Ленокс», на которых мелкими черными буквами было выгравировано: «Я король всего, что вижу» [31] . Элиса, как всегда, внимательно осмотрела чашку. Поднесла ее к носу, вдохнула аромат кофе и почувствовала себя счастливой, совсем иначе, чем несколько часов назад в Гаване. Хороший кофе, пахнувший как настоящий, наполнил ее детской радостью и вернул в какой-то чудесный укромный уголок тех странных и счастливых лет.

— Кофе в этом доме — просто загадка, одна из его бесконечных загадок, — призналась она растроганно, чувствуя подступающие слезы, — папа, это просто божественный кофе, где ты его достал?

Элиса знала, что похвалы в адрес угля, вьюрков или кофе приводили отца в хорошее расположение духа.

— Не скажу, Элиса. Если бы я открыл тебе, откуда этот кофе, который не совсем кофе, как ты можешь догадаться, он тебе разонравится. Скажи христианину, где рай, и он потеряет к нему интерес.

И он с видом патриарха отпил из своей чашки.

— Что вы думаете об этом циклоне? Я правильно сделала, что приехала? — Элиса недоверчиво оглядела деревянные стены в трещинах и добавила с сомнением: — Думаете, дом выдержит?

Мамина расхохоталась, обнажив лиловые десны.

— Выдержит ли?! Да уж сколько лет выдерживает и циклоны, и жару, и грозы, засухи и несчастья. Одну катастрофу за другой. И посмотри на него, дочка, как новый, а если не как новый, то, во всяком случае, на всех своих девятнадцати опорах.

— Этот дом был рассчитан на циклоны, Элисита, — вмешалась Андреа, — никому бы в голову не пришло строить дом на этом пляже, на этих скалах и рядом с этим холмом, если бы только этот кто-то не задумал бросить вызов циклонам, Господу Богу или кому еще. Разве ты не помнишь циклон сорок четвертого?

Полковник ехидно добавил:

— Да, бывали и настоящие ураганы, и ураганы пострашнее настоящих, а дом всем назло стоит. Благородные породы дерева — это вам не шутки, эту древесину привезли из настоящих лесов. — И он махнул рукой в сторону Севера.

— Орегон, на берегу Тихого океана, — сказала Элиса, как будто декламировала наизусть всем известное стихотворение, — где стоит город Портленд и где растут деревья благородных пород.

— Правильно, дочка, не забывай об этом.

— Хосе де Лурдес Годинес! — с упреком воскликнула Андреа, которая, когда сердилась, называла Полковника полным именем.

— Ладно, ладно, — пробурчал он с видом человека, уставшего повторять одно и то же, — не будем больше о циклонах и о странах.

— Циклон сорок четвертого, как же не помню, — сказала Элиса, сделала глоток кофе и закрыла глаза. — Мне было десять лет, для нас с Амалией это был праздник — смотреть, как папа закладывает засовами двери и окна. Было страшно и весело. Хотелось смеяться. И вы подумаете, что я сумасшедшая, я знаю, что так вы и думаете, но с тех пор всегда, когда мне страшно, мне одновременно весело. Помню, дядя Мино приехал рано, он никогда не приезжал рано, но в тот день приехал на своем «студебеккере чемпионе» 1942 года, на который мы смотрели раскрыв рты, таким красивым и элегантным он нам казался. И вытащил из него целое ведро тамалей [32] , бутылки с бакарди и жареную свинину, которую Мамина потом консервировала в жиру. Ты, Мамина, говорила, что в морозилке, привезенной мистером за три или четыре года до того, вот в этой самой морозилке, кстати, которая стоит там и слушает наш разговор, свинина не так сохраняется, как в собственном жиру. И ты была совершенно права. А ты, мама, собирала воду в черные бочки, составленные здесь, на кухне, куда делись эти черные бочки? Из-под чего они были? А Мамина металась туда-сюда, как будто между ней и циклоном шла своя, личная борьба. И пекли хлеб, я хорошо это помню, всегда, когда я думаю о циклоне сорок четвертого, я вспоминаю ливень, и ветер, как будто кто-то молотком стучит по крыше, и запах хлеба, и дядя ставил Бесси Смит, пока не отключалось электричество, и еще другой запах, моря и дождя, запах, приходивший издалека, запах большой воды, смешанный с запахом рыбы и хлеба, который пекла Мамина. Вы не представляете, я до сих пор иногда прохожу мимо булочной, и мне кажется, что сейчас начнется циклон. Не просто какой-нибудь циклон, а тот, сорок четвертого года. Серена нас то и дело ругала, ворчунья Серена, царствие ей небесное, как ты говоришь, Мамина. Серене было восемнадцать лет, а она вела себя, как будто ей было тридцать, и с таким видом, словно она перевидала множество циклонов и драм и много чего другого, и она говорила, что нечего смеяться, что циклон — это серьезная и нехорошая штука. Помните? Серена всегда была как будто бы только что вернулась из длительного путешествия и все удивлялась, в какое злополучное место ее занесло. Странная она была, моя сестра! Хоть бы это царствие небесное было правдой, и хоть бы она там была сейчас вместе с Эстебаном, и хорошо бы было, чтобы однажды мы все туда завалились на «студебеккере» дяди Мино с бутылками бакарди под Бесси Смит. — Элиса открыла глаза. Она казалась напуганной. Она засмеялась. — Мам, ты веришь, что на самом деле есть царствие и мы все в него попадем?

Мелкий дождь начал мягко постукивать по орегонской древесине. Окна были закрыты, но холодный ветер просачивался сквозь щели во влажных досках, принося с собой мелкие соленые капли, похожие на крошечные осколки стекла. Свет тоже просачивался влажный, с запахом стоячей воды и лишал радости утро, превращая его в сумерки. Это похоже было не на начало чего-то, а на конец всего.

Кивая, Андреа порезала хлеб и поджарила его на старой сковороде на горячих углях. Достала крынку сливочного масла, которое она взбивала собственноручно из сливок, собранных с молока Мамито. Налила еще кофе в металлический кофейник и принесла кувшин горячего топленого молока, как любила Элиса и все в доме. Перед Полковником она поставила большую чашку грога с каплями ванильного экстракта. Снова кивнула, вздохнула и сказала:

— Нет, Элисита, царствие небесное — это не место, где находятся мертвые, это место, куда мы, те, кто еще жив, хотим их поместить. Хочешь, я скажу тебе, что такое царствие небесное? Память, дочка, только добрая или дурная память, которую мы о них храним.

— Господи, Андреа, ты-то что можешь знать о царствии небесном? — спросила Мамина с улыбкой.

— Ничего, это правда, я ничего не знаю ни о царствии небесном, ни о чем другом, ничегошеньки. Но я думаю, я не одна такая, никто, дорогая моя, ничего не знает.