В первый момент он растерялся, не зная, что делать. Даже если он без весел как-нибудь доберется на лодке до дома, он доставит домашним несколько секунд безумного счастья, которое затем превратится еще в более глубокую скорбь. Обнаружить, что это возвращается не Эстебан, а Мино, бесполезный дядька, пятидесятилетний холостяк, будет душераздирающим открытием. Он не знал, что делать с кедами и бинтами. Оставлять их на память ему показалось бессмысленным. Поэтому он связал кеды бинтами и зашвырнул их как можно дальше в море. Отогнал лодку к берегу соседней бухты, где в море впадала река Банес. Там ее точно не могли бы увидеть из дома. Вытащил лодку на берег и оставил среди мангров и черных корней. До рассвета. Прежде чем вернуться за ней в четыре часа утра, Мино удостоверился, что в доме все спят. Он отправился в бухту и привел лодку. Он поставил ее в сарайку, как будто она так все время там и стояла. Долгие годы появление лодки в сарайке было для всей семьи одним из доказательств существования Бога.

Возможно, в их исключительности кроется причина того, что чудеса Божественные настолько превосходят человеческие. Может быть, репертуар чудес у Бога неисчерпаем, а может, он просто очень тщательно отбирает, кому их являть. Так или иначе, причина, по которой Мино в свои восемьдесят с лишком лет пошел в бухту после исчезновения Яфета, вполне понятна. Понятно, почему он бросил вызов возрасту, скалам собачьему зубу. Бог не повторяет своих чудес, он знает это, но еще он думает, да простит его Бог: чем черт не шутит.

Это поезд Флоридской прибрежной железной дороги, с паровозом, собранным на заводе Балдуин, наверное, в 1921 году. И это единственная линия, соединяющая самый дальний из островов Мексиканского залива, Ки-Уэст, с населенным пунктом восточного побережья Флориды, Майами. Майами — это еще не город, это крошечный поселок, единственной достопримечательностью которого являются несколько отелей на Южном пляже. Эта линия железной дороги действует с 1912 года благодаря упорству нью-йоркского промышленника по имени Генри Моррисон Флаглер.

Поезд вот-вот отправится. Об этом свидетельствуют свистки станционного начальника. На станции, у самого берега моря, почти никого не осталось. Только стрелочник, который ходит туда-сюда, и толстая женщина с видом бродяжки, которая смотрит на поезд то ли с тоской, то ли с удивлением. Ах да, кажется, на одной из скамеек дремлет, прикрыв лицо соломенной шляпой, красивый и тоже довольно грязный юноша, видимо пастух.

Вместе с Висентой де Пауль только четыре человека сели в поезд. Все четверо расположились в первом из пяти вагонов поезда Флаглера. Висента де Пауль видит, что на одном из первых сидений устроилась пожилая дама, с огромными чемоданами, в красном фетровом костюме, необъяснимом в такую жару, и в яркой шляпке из фиолетового бархата с сиреневыми цветочками. Через два-три сиденья от нее нескладный юноша с молочно-белой кожей, усыпанной веснушками, и прямыми светлыми волосами. Самое примечательное на лице юноши — это круглые очки. Заняв свое место, он сразу же открывает тяжелую неудобную книгу в зеленой обложке и забывает о поезде. Ближе к центру сидит обязательный в любом американском поезде миссионер. Толстый мужчина лет шестидесяти, одетый во все черное и с ослепительно-белым воротничком. В конце вагона — Висента де Пауль, в своем выходном розовом с перламутровым отливом костюме, сшитом Маминой, и с сумочкой из крокодиловой кожи.

Что же делает эта Висента де Пауль, такая юная (ей еще не исполнилось и двадцати лет), в поезде на Майами?

Недавно она вступила волонтером в Армию спасения и в этом качестве (а уж потом — чтобы совершенствовать свой английский) намеревается совершить путешествие по Соединенным Штатам.

Снова слышны свистки начальника станции. Поезд медленно и с трудом трогается.

И тогда, как это обычно и бывает, появляется незнакомец. Он так высок, что ему приходится нагнуться, чтобы пройти в дверь. Висента де Пауль сразу же отмечает, как он изыскан, это видно с первого взгляда. Утонченный, светский мужчина, никаких сомнений. На нем элегантный, светло-серый костюм, чудесная летняя пара, крошечный значок в виде американского флага на лацкане пиджака, и он держит в руках прекрасно дополняющую его костюм соломенную шляпу-панаму — такую щегольски безупречную, что у Висенты де Пауль возникает ощущение, что она впервые в жизни видит шляпу-панаму.

Мужчина улыбается, наклоняет голову в приветственном жесте и садится напротив. Ей кажется, что ее обволакивает аромат лаванды и кедрового леса. Она, сама не зная зачем, поправляет пышную юбку, стараясь, чтобы она закрывала ноги и ровно облегала бедра, затянутые в темные шелковые чулки. Кроме того, она поправляет рукой волосы. Ее расстраивает, что волосы у нее непослушные. Светлые волосы, по цвету как у белой, а на ощупь как у мулатки или негритянки.

«Пеструшка» — так называют на Кубе таких, как она. Интересно, знает ли незнакомец, что означает слово «мулатка», mulatto, что означает неприятное слово «пеструшка»? Слово, которым называют еще коров и кур в крапинку? Как, интересно, будет «пеструшка» по-английски? Может быть, doubtful [89] , mottled [90] , waverer [91] ?

Кстати, а вдруг он считает ее нарушительницей закона? Не стоит забывать, что с этого лучезарного и сколько угодно прекрасного утра, в которое поезд Флоридской прибрежной железной дороги отправляется из Ки-Уэст в Майами, должно пройти еще двадцать лет до памятного акта неповиновения Розы Паркс [92] .

Висента де Пауль украдкой бросает взгляд на свои руки и в очередной раз убеждается, что ее кожа белая, как у любого белого. Она думает: «Нос у меня широкий, губы — толстые, но волосы светлые, а кожа чистая, и лицо в веснушках». И чувствует себя более уверенно. Одновременно она, естественно, чувствует себя неуверенно. В общем, как раз waverer. Настолько уверенно, что ей кажется, что она улыбается, и настолько неуверенно, что она думает, что закрывает глаза. В ней достаточно смелости, чтобы заставить себя открыть их, широко открыть глаза и заставить лицо принять выражение «какой чудесный пейзаж!» Она уверена, что смотрит в окно поезда на небо, испещренное чайками.

Поезд оставляет позади самую южную точку США, Ки-Уэст, и едет по морю, по эстакадам, построенным над морем. Море переливается голубыми тонами, от темной берлинской лазури до сине-зеленого, почти изумрудного. Висенте де Пауль представляется, будто что-то одно из них, море или небо, — это зеркало другого.

Она любуется (или притворяется, что любуется) морем через окно поезда. Мужчина смотрит на нее. Он не сводит с нее глаз. Она уверена в этом, ей не нужно поворачиваться, чтобы убедиться в том, что мужчина на нее смотрит. То, что она любуется небом и морем, не означает, что она не знает, что делает мужчина. Отнюдь. Она знает, например, что он положил панаму на соседнее кресло, попытался устроиться поудобней (он такой высокий, что это удается ему с трудом), закинул ногу на ногу, как человек, уверенный в том, что он делает, положил руки на подлокотники и соединил руки, переплетя пальцы, как будто для молитвы. И не мигая смотрит на нее, Висенту де Пауль.