Если вы согласитесь взяться за это, сообщите мне, и я напишу вам, как я представляю себе эту статью и какие пункты в ней затронуть. Я могу просмотреть ее и обработать применительно к требованиям журнала или представлю вашу рукопись в том виде, как вы ее пришлете. Словом, как хотите. Поскорей сообщите мне ваше решение, потому что я должен ответить ему.

Писать письма для меня сущее наказание. Когда я пишу карандашом, мой почерк становится почти таким же скверным, как ваш.

Если бы я знал, что меня ожидают тридцать дней заключения в нашем заведении, уверяю вас, я, не задумываясь, расколотил бы какую-нибудь из здешних статуй, лишь бы переменить на время общество этих паршивых питтсбургцев на более приличное.

А поскольку речь идет о развлечениях, я предпочел бы сидеть в этом доме скорби и слушать, как стучат крышки параш, чем беседовать с местными гадами. Если бы вместо всех питтсбургцев у меня был бы здесь тот черный малый, который приходит каждый вечер в тюрьму с жестяной бадьей, то смею вас уверить, что его общество доставило бы мне несравненно больше удовольствия.

Передайте Билли Рэйдлеру мое глубочайшее почтение. Скажите ему, что в нем одном больше аристократизма, чем во всем населении Пенсильвании, не исключая воскресной школы Джона Уэнемекера. Да восходит вовеки к небесам дым его папиросы!

Напишите мне, как только вам захочется, и знайте, что я буду очень рад получить от вас весточку. Меня окружают здесь волки и печеные луковицы, так что словечко от одного из тех, кто принадлежит к соли земли, будет для меня точно лепешка из манны, упавшая в пустыне с чистого неба.

Ваш Б. П.».

Письмо Портера не только воскресило во мне веру в друга, но послужило для меня, кроме того, точкой опоры на огромном мосту. Вера в себя и в будущее возродила в душе трепетную жажду жизни. Биль Портер верил в мои силы. Он протягивал мне руку.

В этот же вечер я взялся за работу. Билли помогал мне. Мы были из той породы писателей, которые «пекут рассказы как блины» для того, чтобы редакторы с такой же стремительностью возвращали их обратно.

Уже почти рассвело, когда первый набросок «Налета на поезд» был готов к отправке.

Наша судьба несется вниз точно лавина, увеличивая скорость движения с каждым нашим поступком. Какое-нибудь событие, кажущееся нам вначале ничтожной снежинкой, падает на пути нашей жизни, и, прежде чем мы успеем заметить ее, — глядь, снежинка удвоилась, утроилась и превратилась в ком. Тысячи разнообразных снежинок устремляются на слияние с нею, пока их не соберется наконец несметная грозная сила, властно толкающая нас к уготованному нам жребию.

Так, по-видимому, было и со мной: первой снежинкой явилось письмо Портера, а следующие налетели уже сами собой.

Передо мной открылись новые горизонты.

Мы послали Портеру набросок рассказа. Через два дня пришел ответ:

«Дорогой коллега! Ваш быстрый ответ получен сегодня и прочитан с удовольствием. Уверяю вас, что для человека, находящегося в Питтсбурге, не может быть ничего приятнее, чем весть из тюрьмы.

Неужели же я так люблю тюрьму Огайо? Нет, сын мой, все на свете относительно. Я пытаюсь только с царской щедростью отдать Питтсбургу должное. Единственное отличие между Питтсбургом и тюрьмой заключается в том, что здесь не запрещается разговаривать во время обеда».

Портер с необычайно вразумительными подробностями дал мне указания относительно того, как следует дописать рассказ. Я взял сюжетом и темой мой первый опыт в налете на поезда. Это письмо было настоящей лекцией о том, как писать короткие рассказы. Оно свидетельствовало о бесконечных муках, через которые прошел О. Генри, чтобы добиться в своих произведениях той неподдельной жизненной правды, которой они дышат.

Он не пренебрегал ничем — характеры, положение, окружающая обстановка, особенности, говор — все должно быть принято во внимание. Все должно находиться в полной гармонии с темой. Это письмо служило мне руководством и при дальнейших попытках.

Закончив рассказ, мы с Билли прочитали его. Билли требовал как можно больше кровопускания, чтобы оживить краски, я же старался придерживаться правды. Настоящий бандит убивает только тогда, когда на карту поставлена его собственная жизнь.

— Чудно это, право, Эл, черт побери! А ведь вы с Билем будете дьявольски знамениты!

Портер отредактировал мой очерк, кое-где сократил его, кое-что добавил, придал ему хлесткость, одним словом, сделал из него рассказ.

Прошли две недели. От Портера получили спешный запрос: «Почему вас не видно, полковник? Я уже зафрахтовал кареты». В том же письме он сообщал мне, что отредактированный им рассказ принят «Журналом для всех» и что чек будет выслан по напечатании.

«Как только чек будет получен, я пришлю вам вашу долю «в дуване». Кстати, не открывайте никому моего подлинного имени. Именно теперь я меньше всего хотел бы, чтобы кто-нибудь узнал его.

Получили ли вы маленькую книжонку о том, как писать короткие рассказы? Я спрашиваю потому, что заказал ее в складе и просил непосредственно переслать вам. С этими проклятыми жуликами нужно всегда быть начеку, иначе они как пить дать обведут вас вокруг пальца!»

В ожидании обещанного помилования, я с головой погрузился в писание рассказов. Наконец пришла телеграмма. Я буду свободен!