Конечно, потом я сообразил, что могу воспользоваться своей пушкой. Но честолюбие оказалось сильнее депрессии.

Через несколько дней, во время свидания с Мунитой, я заговорил с ней о том, что не худо бы нам завести детей, стать настоящей семьей. Мэри Лу и Бобби Бокшич. Мне захотелось обзавестись счастливыми лицами в бумажнике. Но в ответ мне было сказано, что надо подождать, пока она доберется до двадцатого этажа карьерной лестницы. Ей оставалось еще пять. Пять неженатых блядунов.

Пешеходная тропа уводит меня от океана, и, пройдя по бульвару, я оказываюсь в каком-то белорусском квартале. Слева дома поменьше, справа побольше. Вспоминаю неделю в Минске. Мы с Нико пять дней подряд в ожидании доставки некоего кейса смотрим в гостиничном номере по телику все игры женского чемпионата мира по гандболу. Норвежские девчонки особенно хороши.

Появились первые авто. Утренний трафик набирает обороты. Большинство машин едут мне навстречу в сторону центра. У меня нет четкого плана. Меня ведет замороженная голова Муниты, возникающая впереди раз в семь минут, а я все жду появления полиции. Вот он, момент, рано или поздно наступающий в карьере любого профессионального убийцы, — тоска по петле. Когда хочется крикнуть гражданам на улице: „Вяжите меня!“

Я миную кинотеатр (там показывают какую-то тальянско-мафиозную муру) и монструозного вида „Икею“, выкрашенную в желто-синие цвета. Утро уже в разгаре. Машины вылетают, как рифмы изо рта рэпера. Я — единственный пешеход. Люди здесь не ходят. Неудивительно, что тротуар вдруг обрывается. Дальше я иду по обочине, по грязной траве. Впереди замаячила замысловатая бетонная конструкция, сплошные обручи да петли со снующими автомобилями. Водители поглядывают на меня из окон так, будто это сам Ганнибал Лектер направляется на завтрак.

Трупами я сыт по горло. Моя голова была сродни морозильной камере, забитой продуктами, но вот кто-то выдернул шнур, и все они разом оттаяли, и побежала вода, как ручьи по весне. Чем-то это напоминает мне наш первый день в ПВД. На рассвете мир казался таким тихим и безмятежным, все покрыл великолепный белый снег после сумасшедшей и жестокой ночной пальбы. Но вот к полудню снег растаял, и глазам предстали мертвые тела.

Труп № 51. Семейный домик в нью-джерсийских лесах, где больше месяца прятался такой толстенький усатенький чизбургер. Я просидел два часа в машине, дожидаясь, пока из дома уйдут его жена с детишками. Он уже лежал на полу, заливая ковер мочой и кровью, когда жена неожиданно вернулась. Что-то забыла. „Это я!“ — раздался ее голос. Она направилась прямиком на кухню, а я быстро нырнул за диван. Пока она перерывала шкафчики и ящички, я подполз к окну и спрятался за плотными до полу портьерами. Я не хотел ее убивать. Дети в машине и все такое. Если на то пошло, до этого дня я не убил ни одной женщины. (Не считая, конечно, двух старых перечниц в ПВД, но они давно перестали быть женщинами.)

А потом я услышал, как женщина вошла в гостиную. „Милый, я забыла…“ И тут она истошно завопила.

Я простоял за портьерой битый час, прежде чем мне удалось сделать ноги. Полчаса она орала и еще полчаса сидела, как парализованная, после чего наконец позвонила в полицию. Надо было ее тоже пристрелить. Избавил бы от лишних мучений. А так пришлось тащиться на дурацкие похороны — хотел взглянуть на вдову. Бабенка была смазливая, и это хороший знак. Красивые женщины скорее отходят после подобных потрясений. У этой был такой вид — хоть сейчас приглашай на телепередачу „Новоиспеченные американские вдовы“. Увидев на траурной церемонии по меньшей мере шестерых статных холостяков, я успокоился. Как знать, может, я положил счастливый конец ее супружеским изменам?

Моя голова полна чужих голов. Кричащих и молчащих. Длинноволосая голова Муниты вновь замаячила впереди, заставив меня ускорить шаг. Должен сознаться, не раз и не два я жаждал увидеть ее голову на серебряном блюде. И вот, пожалуйста. Я должен быть доволен. На ее лице появляется странная улыбка, и вдруг у меня возникает желание поцеловать ее в холодные синюшные губы. Но она, держа дистанцию, перемахивает через подъездную дорогу. Я устремляюсь за ней и тут же получаю отповедь от оркестра разгневанных клаксонов.

№ 56 был копией Роберта Редфорда, мускулистый парень в желтом галстуке, с массивными челюстями и седовласой головой. Он умирал несколько минут на задворках нашего ресторана. Я даже испытал чувство гордости, оттого что разделался с этаким олицетворением Америки.

№ 59 был польским порнопродюсером из Квинса. Запомнился апрельский денек с низко стоящим солнцем и длинные тени. Вместе с ним была его подружка, поэтому работать мне пришлось в маске.

Я поднимаюсь по крутому придорожному склону и оказываюсь на бетонном мосту через бульвар, по которому я отшагал целый час. Здесь движение пооживленнее.

№ 63, тихий маленький китаец с Канал-стрит, вел такой одинокий образ жизни, что, кажется, рад был открыть дверь собственной смерти.

№ 68 стану я, сказав „прощай“ городу Сплиту и сиганув с гребаного моста.

До цели я добираюсь чуть не ползком. Это он. Я узнал серебристый „лендкрузер“. Значит, они дома. Я — первый и последний пешеход, которого эта страна когда-либо знала. Кровотечение, кажется, прекратилось, но зуб безвозвратно потерян. Видок у меня, как будто я пару дней провисел на кресте. Ловя ртом воздух и чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, я жму на звонок.

Можно сказать, бью в набат.

Сикридер открывает дверь и тут же захлопывает перед моим сломанным носом. Я снова бью в набат. Голова Гудмундура появляется в узком окошке рядом с входной дверью. Аккуратная голова ламы с длинными передними зубами. Ему приходится совершить путешествие в недра собственной души, чтобы распознать меня в этом кроваво-потно-слезном месиве. Он открывает дверь, и мы оказываемся лицом к лицу: один с только что почищенными зубами, другой с только что выбитым зубом.