Второй год подряд мне не дают посмотреть Евровидение до конца. Мне очень хотелось увидеть сербский номер. Судя по всему, они выставили карлицу-лесбиянку, выглядящую как незаконная дочь Милошевича, которая молится о том, чтобы Господь послал им любовь, мир и часть наших земель.

Нико не изменился, разве что козлиная бородка слегка поседела, и весь он от холода покрылся гусиной кожей. Все тот же длинный нос и стальные зрачки. Этот взгляд говорит: „Не подходи — вздрючу!“ Он плюхается на сиденье рядом со мной, и водитель берет с места в карьер. Машина пахнет кожей и роскошью. Как будто только сошла с конвейера.

Я узнаю водителя. Это старина Радован, бритоголовый костолом из Нью-Йорка. Болваны не должны бриться наголо, тем самым выставляя свою глупость на всеобщее обозрение. Он в тех же дурацких солнцезащитных очках, в каких был в день моего отлета из Америки.

Итак, предстоит встреча друзей после разлуки. Ponovni susret. Не иначе как мы едем в модный ресторан, где во главе стола сидит дон Дикан в окружении сливочных блондинок, посасывая свою толстую сигару, которую он не может раскурить последние тридцать лет.

Нико не спускает с меня глаз; его пушка лежит на коленях, но ствол направлен на меня. Это „орел пустыни“ — черный как смоль полуавтоматический пистолет израильского производства. Я помню, как он заполучил эту игрушку. Раскраснелся, как мальчишка. После первой „Матрицы“ он решил кровь из носу достать такую же штуковину. В этом весь Нико. Его стальные зрачки похожи на дуло пистолета. На меня направлены три черных отверстия. „Не подходи — вздрючу!“ Вот, значит, как ощущали себя мои жертвы, видя перед собой заряженный ствол и палец, готовый спустить курок. Правда, на моей стороне Бог. „На всяком месте очи Господни: они видят злых и добрых“ (Притчи 15:3).

Радован, похоже, провел неделю в Рейкьявике. Машину он ведет, как местный, очень быстро и уверенно. На улицах ни души. Маленький народ в очередной раз прилип к экранам: все смотрят на сербиянку-лесбиянку.

— Вы ждали подходящего момента? — спрашиваю.

— Допустим, — отвечает Нико.

— Я тоже, — говорю. — Вообще-то я ждал вас раньше.

— Может, ты решил, что тебе удалось от нас скрыться, Томас Лейвур?

Человек добросовестно отнесся к своему домашнему заданию.

— На кого ты вышел? На Трастера?

— Трастер? Кто это?

— Не важно. Как там Нью-Йорк?

— Ты влип, Токсич.

Радован ведет машину по пустынному шоссе. Кажется, мы едем в аэропорт. Они везут меня домой. Вопрос в том, полечу я бизнес-классом или в багажном отсеке.

— А что случилось? — спрашиваю.

Мой вопрос остается без ответа. Я делаю новую попытку:

— Почему я влип? Я всего лишь выполнял приказ. Я делал то, что требовал от меня Дикан.

— Ты влип, Токсич. Иво покойник. Зоран покойник. Бранко Браун покойник. И еще Бранко Карловач.

— А Дикан?

— С боссом все в порядке.

В разговор встревает Радован, обращаясь с улыбочкой в зеркальце заднего вида:

— Дикан сказал, чтобы я тебя поцеловал. Когда ты будешь покойником! Ха-ха-ха.

— Заткнись и делай свое дело! — прикрикивает на него Нико.

Значит, в багажном отсеке. Пошел отсчет последних пятнадцати минут. Мое сердечко перескакивает с Бритни Спирс на траурную фугу. Черная „ауди“ оставляет позади вытянутое здание алюминиевого завода за городской чертой. По радио, включенному на минимум, Луи Армстронг играет на своей трубе и поет: „Это рай. Я в раю…“

— Кто их убил? Федералы? — спрашиваю, а сам непринужденно закидываю левую ногу за правую.

Возможность поговорить на родном языке напоследок — все равно что для завзятого курильщика, который провел год в ожидании смертной казни в камере для некурящих, последняя сигаретка перед приведением приговора в исполнение. Хорватские слова вылетают у меня изо рта, как вожделенные кольца дыма. Само лицезрение Нико вызывает у меня желание закурить.

— Ты их убил, Токсич.

Я их убил. Похоже, случай на городской свалке спровоцировал целую серию „заказников“. Но федералы людей не убивают. По крайней мере сначала они должны выслушать их историю, предварительно натянув человеку на голову его грязные трусы и поощряя рассказ оголтелым лаем волкодава, готового вцепиться в его гениталии. Непонятно. Я был обыкновенным киллером. Я не хотел никому причинять боль. И теперь на меня хотят все повесить? Мне надо сосредоточиться на вещах попроще. Главное, не молчать.

— Вы убили Муниту? — спрашиваю я своего старого дружка, с которым когда-то делил комнату, при этом незаметно носком левой ноги нажимая на задник правой.

— Муниту? — с улыбкой повторяет Нико, коротко отсмаркиваясь.

— У нее было красивое тело, — говорит Радован. — А голова страшненькая.

Нико хохочет. Момент самый подходящий. Я делаю резкое движение ногой, и задняя часть правой подметки отлетает, после чего мне остается немного потрясти ногой, и пистолет, выскользнув из лунки, оказывается на полу. Я наступаю на него левой ногой. Этот трюк на протяжении зимы я проделывал сотни раз. Нико ничего не замечает. Он все еще хохочет.