Оглядев меня, Сикридер спрашивает:

— А где ваш багаж, отец Френдли?

После короткой заминки я отвечаю:

— Божье слово — вот мой багаж.

Они хихикают, как два мультяшных хомячка. Вот уж сказал так сказал. Я чувствую себя актером, только что сделавшим важный шаг в работе над новым образом. Аллилуйя.

Вместе с мистером Френдли они минуют копов (я благословляю их взглядом) и выходят к автостоянке. На улице температура как в холодильнике. А я-то готовил себя к весне на Адриатике: палуба яхты, холодное пиво, обтянутые джинсами попки покачиваются в такт легким каблучкам, цокающим по белой известняковой плитке. О, девушки Сплита…

Увы и ах. Вместо этого я стою на парковке, покрываясь гусиной кожей от полярного холода и любуясь отражением своего альтернативного бритоголового „я“ (а что, чем не священник?) в окне серебристой „тойоты лендкрузер“, в которую я сейчас сяду и которая принадлежит двум странным типам, свалившимся на меня как снег на голову. Их внедорожник, спешат они мне сообщить, был, можно сказать, осенен присутствием великого Бенни Хина [13] . Гудмундур и Сикридер — профессиональные телепроповедники. У них своя маленькая христианская телевизионная станция под названием „Аминь“. Наш луноход, ведомый Гуд Мун Дуром, вырывается на инопланетные просторы.

— Мы показываем христианские телешоу из Америки. Конечно, Бенни Хинн. Еще Джойс Майерс, Джимми Сваггарт, Дэвид Чоу. А также ведем собственное шоу, на исландском и на английском. Мы с женой каждый вечер на экране. Иногда вместе, иногда порознь. Да вы сами все увидите.

Все это Мун Дур объясняет на своем примитивном английском. Его миловидная женушка, сидящая рядом, улыбается мне в зеркальце заднего вида. А ее супруг продолжает:

— И о чем же вы собираетесь вечером говорить? На какой текст будете опираться?

— Э… Вечером? — переспрашиваю.

— Ну да. Сегодня вы специальный гость моего шоу.

— Э… Телешоу?

— Да! — смеется он во весь свой кривозубый рот, этакий слабоумный.

— Ммм… Понятно. Я думал, что…

Меня спасает мобильный. На экране высвечивается телефон Нико, и я машинально приветствую его на хорватском: „Bok“ [14] .

Нико — личный помощник Дикана. Второй человек в иерархии. Голосом, в котором звучат стальные нотки, он спрашивает о моем местонахождении. Я сообщаю ему всю правду, звучащую совершенно неправдоподобно, умалчивая лишь о том, что в данную минуту в автомобиле, предназначенном для христианских звезд, я еду на свою первую телемессу. В свою очередь он говорит, что Исландия для меня еще не худший вариант (неужто он знает о существовании такой страны?), так как мой облом привел к нешуточной заварушке.

— Ну ты и облажался, Токсич, — говорит он.

„Федапы“, как он их называет [15] , уже успели побывать в нашем ресторане, а также вломились в мою квартиру. Сегодня с утреца они даже наведались с вопросами к моей мамаше в скобяную лавку в центре Сплита, в результате чего у нее сломана рука. А что касается Дикана, то федапы варят его яйца на медленном огне. „Вкрутую?“ — невольно вырывается у меня, но Нико явно не расположен к шуткам. Он орет мне в ухо, чтобы я никуда не рыпался.

— Сиди в своей гребаной Исландии! Про Загреб, Сплит и Штаты можешь забыть! Лег на дно и дышишь носом!

Интересно, это сочетается с телешоу Гудмундура?

Когда я выключаю мобилу, ко мне поворачивается Сикридер и спрашивает, на каком языке я только что говорил.

— На хорватском, — отвечаю.

— О! Вы говорите на хорватском?

— Да, у нас… среди наших прихожан есть хорваты.

— А откуда вы изначально? — спрашивает Гудмундур.

— Изначально все мы дети Господни. — А? Срезал! — Но если вас заинтересовал мой выговор, то он, если можно так сказать, благоприобретенный. Долгие годы я работал миссионером в бывшей Республике Югославия.

— Правда? — восклицают они хором.

— Да. Проповедовать слово Божье в коммунистической стране — это вам не хер со… не херес пить. А когда ты еще американец… лучше сразу застрелиться. Пришлось взять псевдоним и полностью избавиться от американского акцента. Я стал Томислав. Томислав Бокшич. Теперь все думают, что я из тех краев. И ошибаются. Я стопроцентный американец. Кого я дома слушаю? Клея Айкена. Мои предки живут в Вирджинии с двенадцатого века. — Тут я немного погорячился. — Я хотел сказать, с восемнадцатого века.

Они переваривают все это с теми же улыбками. После короткой паузы — сердце у меня тоже берет паузу, как в хорошем триллере, — женщина задает мне вопрос:

— Сколько вам лет, отец Френдли?

— Мне… я родился в шестьдесят пятом. То есть мне… э… сорок.

— Вы были совсем молоды, когда приехали в…

— В Югославию? О да. Что не прошло бесследно. Это была суровая школа.

За окном раннее майское утро. Тут надо уточнить: не совсем утро и не совсем май. Солнце еще только собирается выйти из-за маячащих впереди гор. В небе ни облачка, а в серо-зеленом океане, простирающемся слева от нас, нет даже намека на волны. И при этом ощущение холода — ощущение, которое тебя не обманывает. Здешний арктический май не уступит марту на Среднем Западе. Вдоль береговой линии разбросаны домики, кажущиеся пустыми.