— Ночью в горах шум был, — кто бы знал, до чего хорошо лежать в повозке под слоем теплых одеял и смотреть в небо, чистое высокое небо над головой, отвлекаясь от покрывших тело язв отмороженной кожи, падая в сладкую дрему под скрипы колес. — Сильный, будто кто в медный гонг стучал…

— А как стучали, ваша милость? Не покажете?

— Вот так! — Санди с его прекрасным чувством ритма приподнялся на локте и отстучал по борту колымаги все, что запомнил.

— Вот так-так! — покачал головой еще не различимый до конца спаситель. — Если бы вы, ваша милость, ТАКОЕ в большой рог на городской площади протрубили, весь Рорэдол бы услыхал. И встал, обнажая мечи.

— Древний сигнал тревоги? — наконец-то отогрелось и любопытство, порадовавшее короля гораздо больше, чем совесть и раскаяние.

— Почему древний? — изумился второй рорэдрим. — Единственный. Что мы вам, бабы, которые платья десять раз на дню меняют?

— А к сигналу-то кое-что прибавили, — задумчиво проронил первый. — Дробный перестук — это для гномов. Мало сейчас умельцев, способных вытащить этих трудяг на поверхность…

— Ну да нам с ним знакомство не водить…

«Уже свели, — сонно подумалось королю, у которого не возникло и тени сомнения по поводу личности знатока гномьих сигналов. — Ну да мы промолчим, сам разберется, если захочет…»

А потом пришел сон, простенький и незамысловатый, загляденье, а не сон, после бесконечной вереницы кошмаров. Король рвал яблоки в садах Вельстана и собирал их в большую корзину, которая не желала наполняться. Потом перестал рвать и принялся есть. За что и получил по шее от старшего брата, оставшегося за Последним Порогом без яблочного сидра…

Ну при чем тут, скажите на милость, яблочный сидр?!

Когда Денхольм открыл глаза, за окном уже темнело.

За окном… За окном?

— Похоже, я проспал целый день, — задумчиво выговорил он плохо слушающимися губами.

— Прибавьте еще пяток — и не ошибетесь, — поддакнул знакомый, но безумно старый, уставший голос.

Но даже еле различимое старческое брюзжание (откуда оно взялось?!) не смогло вытравить вскинутые наподобие штандарта нахально-самоуверенные нотки.

— Эйви-Эйви, — почти ласково пропел король, не поворачивая головы. — А мы так испугались, что ты нас бросил…

— Надо бы, — сурово припечатал проводник. — Но если уж берусь за работу, довожу ее до конца.

— Не сердись, — попросил Денхольм, решаясь на главный в своей жизни подвиг и отрывая голову от подушки.

И поразился до задохнувшегося страхом сердца произошедшей с бродягой перемене.

В глубоком кресле, пригибая плечи так, словно на них свалилось небо, сидел немощный старец. Если бы не шрам, если бы не голос, если бы не привычные, как собственное «я», посох и лютня, король поклонился бы незнакомому ведуну со словами глубочайшей благодарности за заботу о нем, неразумном…

— Что у тебя с лицом? — разом пересохшим языком вытолкнул он.

— На себя посмотрел бы, — с ноткой накопившегося ехидства парировал Эй-Эй. — Видишь ли, хозяин, за все в этом мире приходится платить. А первое заклинание произнес все-таки я…

Сгорбленный, постаревший еще лет на двадцать, старик неторопливо дегустировал содержимое пузатой запыленной бутыли, и, судя по запаху, ему перепала крепчайшая рорэдольская настойка из перебродивших яблок. Временами он отрывался от своего увлекательного действа и что-то записывал в книжицу в охристом переплете.

— Зеркало! — слабым голосом потребовал король, полный самых дурных предчувствий.

Эйви-Эйви с кряхтением поднялся, опираясь о посох, и вручил ему начищенную до блеска стальную пластинку. Король впился в нее взглядом, словно выжигая на отражении возможные перемены.

На первый взгляд все осталось как было, и Денхольм с немым укором оглянулся на зловредного проводника, сыгравшего с ним глупую шутку. Потом вгляделся внимательнее.

Да нет, все было на месте…

Разве что язвы еще не до конца затянулись…

Разве что распухшие губы едва шевелились под слоем висящей клочьями мертвой кожи…

Угрюмая складка, пролегшая между бровями…

И жесткие складки, прорвавшие уголки губ…

И чайки морщин на обветренном лбу…

И седина, паутиной вплетенная в темные кудри…

И первая муть в бывших когда-то ярко-карими глазах…

Лицо воина лет пятидесяти, не меньше. Его лицо через пятнадцать лет!

Денхольм обернулся к проводнику, выпуская на волю взгляд пойманной птицы… Эйви-Эйви смотрел с жалостью и пониманием. За все в этом мире приходится платить. И за неведение тоже… Узкая холодная ладонь коснулась воспаленного лба короля, скользнула ниже, на глаза — и дальше к подбородку, словно сглаживая нелепый грим, оставленный на память жестокой Судьбою. Пробудившаяся было боль утихла без сопротивления, воспаленные зрачки успокоились, принимая в себя милость всесильного Йоххи…