— Ты плачешь, — с улыбкой тихо сказала она, посмотрев на него.

Донован улыбнулся в ответ, зарылся лицом в ее волосах.

И почувствовал, что больше не одинок. Внутри поднялась теплая волна нежности, любви и накрыла с головой.

Потом они лежали рядом, проводя пальцами по неостывшей после этого акта любви коже.

В темноте лица, тела трудноразличимых оттенков серого цвета. Ночные разговоры. Разговоры между любящими людьми.

— Да, — начал Донован, — долго же мы с тобой к этому шли.

— В редакции и раньше были убеждены, что мы любовники. Говорили, что мы слишком близки, чтобы быть просто друзьями. — Мария улыбнулась. — Придется сообщить, что они не ошибались.

— Но мы ведь жутко друг с другом заигрывали, правда? — улыбнулся Донован.

— Мне кажется, мы по-другому и не общались.

Так проявлялись их особые отношения. В «Геральде» на них обоих возлагали большие надежды. Они подружились сразу и оставались друзьями до тех пор, пока Донован не отрезал себя от остального мира.

Мария прижалась к нему сильнее.

— Ты меня хотел?

— Да, но не собирался к тебе с этим подъезжать. Потому что боялся, что мы перестанем быть друзьями, если переспим.

— А я в воображении представляла совершенно бесстыдные сцены, но понимала, что этого не должно случиться. Во-первых, ты был счастлив с женой.

Он не ответил, но она почувствовала, как под рукой напряглись его мышцы.

— Прости.

— Ничего.

Некоторое время они лежали молча.

— Может, вам все-таки стоит встретиться? — наконец спросила Мария.

Прежде чем ответить, он обвел глазами стены и потолок. Призраков не было. Наверное, прячутся, решил он. Прячутся в темноте.

Он вздохнул:

— Это очень трудно сделать. После… после того случая… я не мог… Она пробовала меня разговорить. Не отпускать от себя… Я иногда чувствовал, что просто на нее смотрю. Она тоже смотрела молча. Мы словно хотели приблизиться друг к другу, но что-то нас… всегда останавливало и вставало между нами. В конце концов я понял, что должен… уехать. Ради нас обоих.

Мария смотрела прямо перед собой, понимая, чего ему стоило заговорить. Она почти не дышала, опасаясь, что лишний взгляд и звук могут оборвать его исповедь.

— А Эбигейл?

— Она меня ненавидит. — Он горько вздохнул.

— Нет-нет, ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Она считает, что я его люблю больше, чем ее, потому что… — Он покачал головой. — Но я не могу перестать надеяться… Я не сумел заставить ее себя понять. Она заявила, что в доме нас как будто по-прежнему четверо. Только один — призрак, который всех преследует. Мне пришлось уйти, чтобы там больше не было призраков.

— Два года. За два года многое могло измениться.

Снова повисло молчание.

— Знаешь, мне кажется, мы друг другу подходим, — перевела разговор Мария.

Донован улыбнулся, крепче прижал ее к себе.

— Я тоже так считаю.

Их снова накрыла волна страсти. Потом они снова лежали рядом, удовлетворенные, счастливые.

— Его так и не… — начала Мария, свернувшись клубочком в его объятиях. — Так и не нашли никаких следов?

— Никаких. — Он смотрел в потолок.

— Должно быть, это… — Она не сумела закончить фразу.

— Знаешь, я в детстве зачитывался комиксами. Обожал их, особенно про супергероев. У меня была огромная коллекция. А одну серию, «Дозор обреченных», я особенно любил. Там было полно неудачников, которых не принимало общество. Самый главный среди них — Человек-робот.

Он почувствовал, как она трясется от смеха у него на груди.

— Не смейся. Да, Человек-робот. Когда-то он был живым человеком, но потом превратился в робота с человеческими мыслями и эмоциями. Внешне суперсильный, суперкрутой, а внутри — суперчувствительный.

Мария перестала смеяться, прислушалась.

— Конечно, у них были враги, которых они побеждали. У одного из негодяев — уж и не помню, как его звали, — были невероятные суперспособности — все, какие только можно себе представить. Его можно было победить, подумав о какой-то из его сил. И она тут же исчезала. Только так можно было его одолеть.

Он продолжал смотреть в потолок и видел там одному ему ведомые картины.

— Так я и пытаюсь думать о Дэвиде. — Его голос задрожал. — Рисую самые страшные картины, самые жуткие, какие только могу вообразить. — Он замолчал, будто задохнувшись. Немного успокоился и заговорил вновь: — Потому что, если о чем-то страшном подумать, оно перестает существовать. А раз перестает существовать, значит, этого не могло… могло только…