Он дошел до ворот, замедлил шаг. Положил руку на кирпичную стену, словно ища поддержки. Снова стало трудно дышать.

Энни продолжала смотреть, не двигаясь с места.

Он медленно шел к дому по тропинке, уложенной черной и белой плиткой начала прошлого века, и вспомнил, как сам занимался ее восстановлением.

Приблизился к двери.

И к Энни.

Она шагнула в сторону, чтобы его пропустить. Опустила глаза.

Он вошел в прихожую, огляделся. Именно таким он вспоминал свой дом. Все было как прежде, но не совсем. Незначительные штрихи: новые картины на стене, другой телефонный аппарат. На вешалке другие пальто. Слегка передвинута мебель. Едва заметные изменения.

Энни прикрыла входную дверь. От неожиданности Донован вздрогнул.

— Проходи, — сказала она. — Ты знаешь, что где лежит.

Он прошел в гостиную. То же ощущение. Те же стулья, диван, только чуть старее, на полках более свежие книги, диски. На полу новый палас.

Дом по-прежнему дышал теплом и уютом. Тепло проникало внутрь, звало обратно. Обещало отдых в любимом кресле под негромкую музыку. Искушало позабыть о том, что осталось за дверями.

Но он не мог это сделать: то, что осталось за дверью, когда-то ворвалось в его дом, разрушив иллюзию надежности. Сейчас его искушала всего лишь холодная тень уюта — он это хорошо понимал и знал, что не имеет права возвращаться домой, как раньше.

— Присядь, — услышал он за спиной голос Энни. — Будь как дома.

По ее тону он не мог понять, сказала она это всерьез или со скрытой иронией. Он автоматически опустился на когда-то любимый стул и тут же почувствовал себя незваным гостем. Энни села на диван напротив.

Донован в первый раз внимательно посмотрел на жену. Она тоже его изучала.

Цвет волос из каштанового превратился в рыжеватый. И стрижка была другой. Другая одежда на все том же родном теле. То же лицо, только вокруг глаз новые морщинки.

Их глаза встретились. И в эту минуту все изменения, все разногласия куда-то отступили, обнажив связывающие их до сих пор нити. Внутри зажглась искорка, которую он столько времени не желал замечать.

Но эта искра, вспыхнув, погасла, когда он вдруг вспомнил — то, что их по-прежнему связывает, одновременно и разделяет. Объединяет и одновременно разбивает их сердца.

Он понял, что Энни переживает то же самое. Они больше не могли смотреть друг на друга и отвели глаза.

Сидели в неловком молчании, расстояние между ними было не просто физическим.

— Как живешь? — задала она вопрос, разглядывая свои руки.

— Нормально, — сказал он неубедительно.

— Снова работаешь?

— Да.

— Что ж, это хорошо, — кивнула Энни, зябко поежившись и обхватив себя руками.

— А ты как? — Он наклонился вперед, поставил локти на колени, сцепил пальцы.

— Нормально, — легкий кивок. — Хорошо.

— Работаешь?

— Да, но могу выбирать.

— Хорошо. А как Эбигейл?

Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но несколько секунд молчала, подбирая слова.

— Хорошо. — Она сцепила руки. — Она молодец. Сейчас у подружки.

Донован кивнул.

Снова между ними повисло молчание. Расстояние увеличилось.

— Что ты хочешь забрать? — Она сидела прямо и перебирала пальцами.

— Кое-что из вещей. — Донован почувствовал облегчение оттого, что она вывела его на более-менее твердую почву. — Документы. Записи. Мой ноутбук, если он сохранился.

Ее поза стала менее напряженной, она слегка подалась вперед.

— Над чем сейчас работаешь?

— Возможно, ты слышала в новостях. — И он рассказал ей об исчезновении Колина Хантли.

— Да, я знаю. А сейчас и дочь его пропала. И… — Энни поднесла руку к губам, словно от неожиданного потрясения. — Господи, Мария Беннетт, — быстро сказала она, широко распахнув глаза. — Ты знаешь, что с ней случилось?

Донован кивнул, уставившись на палас.

— Я был там. Мы с ней работали.

— Боже мой…

— У меня такое чувство, что между ее гибелью и исчезновением Хантли есть какая-то связь. — Он дернул плечом. — Возможно, все это связано еще и с некоторыми событиями в моей жизни.

Энни внимательно на него посмотрела.

— В «Геральде» хотят, чтобы ты этим занялся?

— Снова ненадолго в строю, — Донован усмехнулся уголками губ.

— Тебе платят?

— Скорее покупают.