Любка из-за печки поскуливает. Пигалица всех хриплым матом кроет, ёб на переёб, сидит на полу, паклю свою в пучок на затылке собирает. Хозяйка зверем зыркнула, чего ж там не понять, многоугольник с известными. Знает свою подружку, как пасхальное яичко. Развернулась на пятке, дверкой хлобыстнула.

И убежать некуда.

Куша встрепанную голову просунул недовольно:

— Чего у вас тут? — оглядел, убрался.

Э-эх, не получается по-хорошему: ебаться — так смеяться, рожать — так плакать.

Любопытная аксиома вырисовывается: повара наши справляют свои аманины не отходя от раздачи, в родном кабаке, а вот официантки предпочитают по ту сторону — где ресторации покруче, поближе к большой дороге да казенным домам.

Если подумать, ничего тут эйнштейновского нет: одни видят жизнь изнутри, другие, скажем так, — снаружи. Тут всё просто и без дедуктивного метода.

Любой, кто собирается посидеть вечерок в кабаке, думать не думает о том, что его обуют. Но обуют, как выпить дадут. Кого больше, кого меньше, на сколько — не важно. Принцип важен. Это заложено в правилах игры. Всего лишь еще один Закон Кабака.

Работники пищеблока, в отличии от специалистов гуманитарного труда — подавалок, как они между собой их называют, — цену копеечке знают, копейка, она и в Продайсранске копейка, а то, что перепадает натурой, от грамотно составленной калькуляции, в счет как бы не идет. Тут больше противоречие плотского и духовного: где быстрее и с меньшими затратами на туфли заработать? У котла или с подносиком? Про шеф-повара и буфетчицу — особый разговор, сюда не вписывается.

Естественно, что повара, как и любой трудящийся, не больно жаждут, чтоб их накололи, а антагонисток своих разлюбезных, породу их злато-сребролюбивую, знают вдоль и поперек. Так вот: дома, у себя, и расценки, и прейскурант, и порционку — как «отче наш». Тут «ноль попал за рамку» не пройдет. Да и спокойней у себя, попроще, и приготовят им подружки на чистом сливочном, где никто ручки не полоскал, да на особой сковородочке. А то, что официантки за ними поухаживают — это теплым рижским бальзамом на сердце. И мальчики их любимые песни сыграют. И ручкой помашут. И слова проникновенные, трогательные произнесут. На всю залу.

Официанткам же прозаическая сторона жизни, как-то: шумовка, чумичка, половник и те пе — до фени. Им отдохнуть надо. Чтоб мужики красивые мельтешили. Оркестр с дудками кромсал. Зала с люстрами. Скатерти накрахмаленные. А насчет денег — они своё возьмут. Их тут, они там — ноль: ноль.

Особого ума для этого не надо: накручивай сверху, в зависимости от состояния клиента, он же тебе и сдачу оставит, а ты поулыбайся — не убудет. Кто телом, кто делом. Можно разбавить-недолить. Своим приторговывать. Сигаретами импортными, икоркой. А не желаете ли виноград? апельсины? пористый шоколад? Исключительно для вас. Вместо трех порций две принести, да так порезать-разложить, — куда как богато выйдет. Камень на камень, кирпич на кирпич — глядь, уже на «Жопорожце» ейный мужик рассекает, карету к концу рабочего дня к крыльцу подает.

Вроде б работа, на первый взгляд, не бей-колоти, а народ требуется. Это со стороны — чего там мудреного? А весь вечер на ногах? в шуме-гаме? в табачном дыму? среди пьяных рож? на скандалах-матюгах? а навар? — как повезет. Опять же у вина. Глядишь, нормальная вроде баба, раз — пьяная на работе, два, еще один залет — и перо в зад. Давай, вали. Хорош.

Вот, понимаю, метрдотель. Всё не с подносом бегать. А там, глядишь, связи, и от бабок тех же недалеко. По-разному бывает. Некоторые метрдотели всех налогом обкладывают: и морду на воротах; и гардеробщика; и музыкантов — а не хочешь, не даст по заказам играть, а будешь — вылетишь; и официанток — клиента хорошего другой, а тебе шушеру и пьянь; и поварих зажмет — ни куска не вынесешь. Администратор. Она за всем смотреть должна.

Так что по-разному, по-разному.

Тонька, к примеру. Приехала в шестнадцать лет из деревни, поступила в кулинарный, на практику в кабак попала — торты, пирожные печь, окончила с похвальным листом и опять сюда. Только пошла в официантки, на кухню не полезла помои по молодости выносить. Через годик кто-то в смене в декретный, она Зое Палне в ноги — и администратором. Молодая, с дипломом, ни пьет-ни курит, вежливая, в связях, порочащих, не замечена — ну кому еще?

Такая фифа стала — будьте нате. Такие там корабли в кильваторе объявились — иди ж ты. Как раньше не подойдешь — по отчеству именоваться стала, эдакая фря. Два столика в ее смену с иголочки стояли, с цветами — для своих держала. И народу битком, стулья из гардероба притаскивали — до девяти будут стоять и никто не сядет, ни за какие коврижки.

А через полгода замели ее каким-то боком. Много тогда народу погорело: пускали левые продукты через кухню и всё бы тип-топ, да кто-то позавидовал, или обделили, вот и стукнули. Месяц обэхаэсесники лазали, всех подряд трясли.

Посадить не посадили, свидетелем прошла — или не доказали, или отмазать смогла, но из метрдотелей — р-раз!! только пыль столбом, еле-еле на кухне осталась — попросил кто-то за нее. И все равно через полгодика придрались и с концами уволили — зачем замазанные люди? Кем и была-то? Так. Шестерка на подхвате. Раз уж сгорела — гори до конца. Кто ты теперь такая? Может на ментов во всю восьмеришь? Они за здорово живешь не отпустят. Иди-иди, голубушка.

Работает где-то в столовке, буфетчицей. Еще повезло. В их датском королевстве все про всех знают. Значит или лапа осталась, или в самом деле менты ее подпихнули — им свои люди в торговле нужны, а на компромате взятые, тем более. Никуда ты, сучка, не денешься, а денешься — накопают на тебя, навешают — год не отмоешься. На завод, ведь, к станку не пошла, на хлебопекарню тестомесом не сунулась, а как в поговорке: все теплые места расхватали: один кочегаром у топки, другой сталь у мартена варит, лишь я, глупый еврей, мерзну — торгую пивом в холодном буфете.