См прим. 20, 21.

Вот как описывает сон, приснившийся ему 4(17) сентября 1926 г. сам Владыка: "Будто я в в каком-то огромном городе. Кажется, в Москве... Но на самой окраине. Уже нет улиц, а просто разбросанные кое-где домики... Место неровное... Глиняные ямы. А далее бурьян и безконечное поле. Я оказываюсь в одном таком домике, скорее, в крестьянской избе. Одет в рясу, без панагии архиерейской, хотя и знают, что я архиерей. В избе человек 10-15. Все исключительно из простонародья. Ни богатых, ни знатных, ни ученых. Молчат. Двигаются лениво, точно осенние мухи на окне, перед замерзанием на зиму... Я не говорю - и не могу говорить: им не под силу слушать ни обличения, ни назидания, ни вообще ничего божественного. Душа их так изранена - и грехами, и бедствиями, и неспособностью подняться из падения, - что они точно люди с обожженной кожей, к которой нельзя прикоснуться даже и слегка... И я, чувствуя это, молчу... [...] "Только ты молчи, - безмолвно говорят мне их сердца, - довольно, что мы вместе... Не трогай нас: сил нет". Мне и грустно за себя, что ничего не могу сделать, а еще больше их жалко: несчастные они. Вдруг кто-то говорит: "Патриарх идет". А точно они и ранее ждали его. Мы все выходим наружу. Я среди группы. Глядим - почти над землей двигается Святейший Тихон. В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в белом патриаршем куколе). [...] Смотрим мы на приближающегося Святителя и видим, как на его лице светится необычайно нежная улыбка любви, сочувствия, жалости, утешения... Ну, такая сладкая улыбка, что я почти в горле ощутил вкус сладкого... И всю эту сладость любви и ласки он шлет этому народу... Меня же точно не замечает... И все приближается. И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня крестьян начинает что-то изменяться: они точно начинают "отходить", оттаивать. Как мухи при первых лучах весеннего солнца... [...] И когда он подошел уже совсем близко, я увидел, как лица моих соседей тоже улыбались, но еще очень, очень немного. "Вот только теперь, - пронзила меня мысль, - им что-нибудь можно сказать, теперь они стали способны слушать: душа оттаяла. А там, в избе, и думать нельзя было о поучениях". И понял я, что сначала надо пригреть грешную душу - и уже после выправлять. И Святейший мог это: он очень любил этих грешных, но несчастных детей своих. И любовью отогрел их. И понял я, что раньше и невозможно было говорить с ними (мне), а потому и не нужно было. Потому мы и молчали в избе. И подивился я великой силе, какую имеет любовь! [...] Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с безмолвным вопросом (без слов, а сердцем, но его сердце чует, о чем я думаю): "Владыко! Ну что же нам делать там (за границею)?
– то есть по вопросу о разделении Церкви между митрополитом Антонием [(Храповицким)] и митрополитом Евлогием [(Георгиевским)].
– Куда же мне идти?" Он сразу понял вопрос, но, по-видимому, ничуть не заинтересован был им, даже, скорее, прискорбно ему стало. Улыбка, сиявшая доселе, исчезла. Я ждал ответа... Какого? Можно было сказать ему: иди к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в этом стиле, вообще по поводу разделения... Но ответ был совершенно неожиданным, какого никак не придумать: "ПОСЛУЖИ НАРОДУ..." Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне Святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об юрисдикциях, а о службе народу... И именно народу, то есть простонародью... Недаром в избе были одни лишь мужики (и мой отец, бывший крепостной крестьянин)... И не сказал "послужите", а в единственном числе: "послужи". Это относилось ко мне лично. И тогда вдруг мне стало ясно такое толкование слов Патриарха: "И чего, вы, архиереи, ссоритесь между собою? Разве дело в вас? Ведь вопрос - в спасении народа, и именно простого народа. Спасется он, все будет хорошо, - не спасется, все погибло. Что могут генералы без солдат?" [...] - "Владыко!
– "говорю" я сердцем.
– А мне предлагают архиерейское место!" И что-то представилось мне в виде огромного храма: я - в мантии... Поют... Но храм пустой... Иду к алтарю... Но Святейший вдруг сделался грустным: и в его взоре я прочитал: "Неразумные вы? неразумные! Ну что пользы в архиерействе, если некому служить? Ведь не народ для архиереев, а архиереи - служители Божий для народа..." И мне стало очень стыдно... И я уже готов был бы взять свои слова обратно, но - увы!
– поздно: они были сказаны. Тогда Патриарх добавил: "Ну уж иди к Антонию..." "Ну уж" - то есть из двух худших путей (по сравнению со служением народу) выбирай сравнительно лучший... [...] Я послал его [описание сна] к старцам на Афон; оттуда мне ответили: "Сон знаменательный!" - но подробностей не объяснили..." (Митрополит Вениамин (Федченков). Божьи люди. Мои духовные встречи. М. 1997. С. 333-337).