Шрифт:
Сжавшись в комочек в углу дивана, забытая, ненужная, как кукла какая-то, она вдруг всей кожей ощутила свою униженность. Несправедливо! Когда о серьезном, так, значит, она не нужна и слова не смеет высказать, а ведь она не дура…
Детство, ревность, боль, бунт – столько в ней всего накопилось, в чем она так и не разобралась, что давило подспудно и отчего очень хотелось высвободиться: но кто поможет?
Светлые небольшие глаза Николая скользнули по ней, и в застылом, глубинном спокойствии их она угадала ту силу, которая может и раздавить, и возвысить, и уничтожить, и воскресить. И она распласталась под тяжестью этого взгляда, покорная, робеющая.
С той же робостью, отупляющей, вызывающей физическую слабость, дрожь в пальцах, лихорадочный румянец на щеках, она встретила его на пороге своей квартиры, куда он явился поздно вечером с ватагой шумных развязных незнакомцев. Их было человек десять. Побросав в передней пальто, они ринулись в комнату и начали, не спросив разрешения, сдвигать мебель, освобождая центр. Плохо, бедно и вычурно одетые, с болтающимися на шеях длинными шарфами, кто в лыжных ботинках, кто в лакированных растресканных туфлях, они что-то напевали, пританцовывали, точно сами себя зачем-то возбуждали, желая быть не тем, чем есть, и не только не стыдясь своего грубейшего притворства, но гордясь им.
На Елену внимания не обращали, и такая невоспитанность тоже, по-видимому, была для них не случайной, а утверждаемой как особое право, им дозволенное, выделяющее их.
Елена внесла большое блюдо с бутербродами, которое мгновенно опустело. Елена усмехнулась и тут встретилась взглядом с Николаем и опустила глаза.
Он хлопнул в ладоши, точно дрессировщик, она подумала. И те, перестав жевать, совсем по-детски, разом на него взглянули. Елена почувствовала вдруг к ним жалость и тихо вышла из комнаты.
Сидя на кухне с книгой, она слышала его окрики:
– Думайте, соображайте! Сочиняйте. Что же вы, десять человек, не можете привлечь внимания к себе! Вы должны е с т ь публику. Где ваша активность? Неинтересно же на вас смотреть, уйти хочется. Зрители уже позевывают: ну влипли, когда же кончится первый акт… Или представьте, что в зале сидит комиссия, которая собирается закрыть ваш театр, а вы их разубедите, добейтесь, чтобы вам жалованья прибавили, хотя бы рублей на пять. Ну поднатужьтесь, чтоб хоть по пятерке накинули…
И снова:
– Вася, когда ты здесь, близко, стоишь, в твоих глазах заметна фальшь. И не чувствуется отношения твоего к происходящему. Полное отсутствие активности. Думай, действуй, соображай, черт побери!
Елена отложила книгу, вошла на цыпочках в комнату: никто ее не заметил, не до нее было. Она даже попятилась: что это, скандал?
Высокая рыжая девушка с распущенными волосами, придерживаемыми обручем из серебряной фольги, показавшаяся Елене по первому взгляду гордячкой, воображалой, выкрикивала сквозь рыдания: «Не позволю! Не позволю так обращаться с собой. Это дискриминация! Я человек, да-да, актриса!».
Она кричала это Николаю, который с ленцой глядел на нее. И вдруг тихо, раздельно произнес:
– Хватит. Прекратить. Времени мало, не до истерик.
И рыжая мгновенно стихла. Вышла на середину комнаты, обняла себя руками за плечи: «Послушайте, – начала сдавленным голосом, – если этот человек…»
– Плохо, – прервал ее Николай. – А я ведь уже объяснял, можно было дома поработать и не отнимать у всех драгоценное время.
– Я еще раз попробую, можно? – рыжая спросила с мольбой. – Мне вот та тумбочка мешает, не могу сосредоточиться, она какая-то корявая…
Елена вышла: тумбочка, видите ли, не понравилась! Она услышала взрыв хохота. Ну и народ… У нее слипались глаза…
Варя ей объяснила: их курс, они кончали училище через полгода, образует новый театр-студию. Руководитель – Николай. Официально они пока не признаны, и помещения потому нет, но о них уже говорят, уже на учебной сцене их видели. Все у них совершенно по-новому, и репертуар особый.
– Вот увидишь, – Варя сказала, – мы такой еще устроим шум! На наши спектакли ринутся толпы, лишний билетик будут рвать из рук.
А пока они шумели в квартире родителей Елены. А мать с отчимом вернутся, что будет тогда? Елена уже втянулась в ночные бдения, сдружилась кое с кем из дерзких своих гостей. Впрочем, они и не чувствовали себя в ее доме гостями, оттого, верно, что вообще существовали бездомными. Домом для них должен был стать их театр.
8
Николай пригласил ее на какую-то премьеру, где собирался, опять же по Вариной информации, «весь свет». Елена готовилась к этому вечеру как к балу, так ей представлялось: ведь премьера!