Я сбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку, в рокочущую музыку. В гостиной все так же никого не было, и я двинулся выключить стерео-спстему. Комната производила странное впечатление: торшеры у клетчатых диванов отбрасывали тени во все стороны, из динамиков грохотала музыка, но никто ее не слушал. Не по себе было скорее из за ламп, чем из-за пустоты. Они слегка отличались друг от друга, с темными деревянными основаниями и кремовыми абажурами; в дом их принес Бек, после чего Пол заявил, что теперь дом уж точно похож на дом его бабушки. Наверное, именно поэтому торшерами никогда не пользовались; мы предпочитали включать более яркую люстру на потолке. В ее свете выцветшая красная обивка дивана выглядела менее убого, а ночной мрак за окнами казался не таким непроглядным. Теперь же сдвоенные озерца электрического света на полу напомнили мне лучи прожекторов на сцене.

Я подошел к дивану.

Гостиная вовсе не была пустой.

В темном углу у дивана лежал на боку волк. Его тело конвульсивно подергивалось, пасть была полуоткрыта, зубы обнажены. Я узнал цвет шкуры и невидящие зеленые глаза. Коул.

Я застал его в процессе превращения. Логика подсказывала, что это должно быть превращение, то ли из человека в волка, то ли из волка в человека, но все равно мне стало не по себе. Я с минуту понаблюдал за ним, пытаясь понять, не надо ли открыть дверь, чтобы выпустить его наружу.

Песня закончилась, и грохочущая музыка умолкла; в ушах до сих пор стояли призрачные отзвуки ритма. Я аккуратно положил свои запасы на диван; по спине побежали мурашки нехорошего предчувствия. Коула за другим диваном все еще били конвульсии, голова его снова и снова подергивалась, бессмысленно-неистово, механически. Прямые, точно шомполы, лапы были растопырены. Из полуоткрытой пасти вытекала слюна.

Это не было превращение. Это был припадок.

Я вздрогнул от неожиданности, когда в воздухе грянул фортепианный аккорд, но это оказалась всего лишь следующая дорожка на диске.

Я протиснулся в угол и присел рядом с Коулом на корточки. На ковре рядом с ним валялись брюки, а в нескольких дюймах от них — наполовину пустой шприц.

— Коул, — ахнул я, — что ты с собой сделал?

Запрокинутая волчья голова продолжала подергиваться.

Из динамиков полился голос Коула, медленный и неуверенный на фоне аккомпанемента одинокого пианино; это был совершенно другой Коул, которого я никогда прежде не слышал.

Помощи ждать было не от кого. Вызывать «скорую» нельзя. Бек далеко. Кэрин, моей начальнице, объяснять все было бы слишком долго, даже если бы я решился доверить ей нашу тайну. Возможно, Грейс могла бы дать дельный совет, но и она была в лесу, скрытая от меня. Чувство неотвратимой утраты вдруг стало таким острым, как будто по легким при каждом вдохе проходились наждаком.

Тело Коула сотрясал один спазм за другим, голова его снопа и снова запрокидывалась назад. Он не издавал ни звука, и было что-то очень тревожное в этом молчании, в том, что единственным шумом, сопровождавшим происходящее, был шорох его шерсти, трущейся о ковер, а голос, который больше ему не повиновался, пел из динамиков.

Я сунул руку в задний карман и вытащил телефон. В такой ситуации позвонить можно было всего одному человеку. Я набрал номер.

— Ромул, — ответила Изабел после двух гудков. В ухо мне ударил дорожный шум. — Я как раз собиралась тебе звонить.

— Изабел, — сказал я. Почему-то мне не удалось произнести это достаточно серьезным тоном. Мои слова прозвучали так, будто я намеревался поболтать с ней о погоде. — По-моему, у Коула припадок. Я не знаю, что делать.

— Поверни его на бок, чтобы не захлебнулся слюной, — не колеблясь ни секунды, скомандовала она.

— Он в волчьем теле.

Коул продолжал корчиться в судорогах, охваченный битвой с самим собой. Слюна стала розоватой от крови. Я решил, что он прикусил язык.

— Естественно. — Голос у нее стал раздраженный; я уже научился понимать, что это значит — она по-настоящему обеспокоена. — Вы где?

— В доме.

— Ладно, увидимся через минуту.

— Ты…

— Я же сказала, — перебила меня Изабел. — Я как раз собиралась тебе звонить.

Ровно через две минуты колеса ее джипа прошуршали по подъездной аллее.

Еще двадцать секунд спустя я понял, что Коул не дышит.

Изабел вошла в гостиную, прижимая к уху телефон. Сумочку она швырнула на диван, на нас с Коулом взглянула лишь мельком.

— Я же говорю, у моей собаки судороги, — произнесла она в трубку. — У меня нет машины. Что я могу сделать для нее прямо здесь? Нет, не Хлоя.

Слушая ответ, она устремила взгляд на меня. Несколько секунд мы с ней смотрели друг на друга. Прошло два месяца, Изабел переменилась — у нее тоже отросли волосы, но, как и у меня, главная разница была во взгляде. Она стала незнакомкой. Наверное, она подумала то же самое обо мне.