С другой стороны, если они не заметили, что волк потрошит их мусорку, может, не обратят внимания и на голую школьницу, готовящуюся стащить сохнущее на веревке платье?

Я собралась с духом, представила, будто мне предстоит совершить сущий пустяк, например, решить контрольную по математике или содрать с ноги пластырь для эпиляции, и бросилась во двор. Где-то залилась яростным лаем собачонка. Я рванула с веревки платье.

Не успела я опомниться, как все было кончено. Я снова была в лесу со скомканным платьем в руках; сердце у меня колотилось как сумасшедшее, и сама я забилась в какой-то куст, кажется ядовитого сумаха.

Там, в доме, кто-то прикрикнул на собаку: «А ну, заткнись, а не то живо за дверь вылетишь!»

Я подождала, пока сердце немного не успокоится, потом медленно и торжествующе натянула через голову платье. Оно было очень миленькое, в цветочек, слишком легкое для весны и все еще слегка влажное. Мне пришлось утянуть лишнюю материю на спине поясом, чтобы не пузырилась. В таком виде я выглядела даже вполне пристойно.

Пятнадцать минут спустя я в шлепанцах, позаимствованных на крыльце другого дома (к пятке одного из них прилипло собачье дерьмо, из-за чего, видимо, их и выставили за дверь), шагала вдоль дороги с таким видом, как будто всю жизнь здесь жила. Пустив в ход волчье чутье, как давным-давно учил меня Сэм, мне удалось сложить в голове куда более детальную картину окружающей местности, чем могли бы дать только глаза. Даже обладая всей этой информацией, я понятия не имела, где нахожусь, но одно знала твердо: это определенно не Мерси-Фоллз.

Впрочем, некоторое подобие плана у меня все же имелось. Убраться отсюда подальше, пока кто-нибудь не признал на мне свое платье и шлепанцы. Найти какое-нибудь заведение или любой другой ориентир, чтобы определить, где я нахожусь, и желательно до того, как чужая обувь натрет мне ноги. А потом каким-то образом вернуться обратно к Сэму.

План, конечно, не из лучших, но другого все равно не было.

Время я отсчитывала по вторникам.

Три вторника до летних каникул.

Семь вторников с тех пор, как Грейс исчезла из больницы.

Пятьдесят девять вторников до окончания школы, после чего я смогу, наконец, свалить из Мерси-Фоллз к чертовой матери.

Шесть вторников с того дня, как я в последний раз видела Коула Сен-Клера.

В семействе Калперер вторник всегда был худшим днем недели. Днем скандала. Да, в нашем доме скандал мог разразиться в любой день, но во вторник это случалось стопроцентно. Прошел уже практически год с тех пор, как умер мой брат Джек, и после двухчасовой общесемейной перебранки с криками, слышными на всех трех этажах нашего дома, и одной угрозы развода со стороны матери отец все-таки согласился ходить на семейную психотерапию вместе с нами. Это означало, что каждую среду повторялось одно и то же: мать брызгалась духами, отец в кои-то веки отключал телефон, а я сидела в громадном отцовском синем джипе, пытаясь не думать о все еще не выветрившемся запахе мертвого волка.

По средам все вели себя идеально. Первые несколько часов после сеанса у психотерапевта — совместный обед в Сент-Поле, бестолковый поход по магазинам или просмотр в кинотеатре какого-нибудь семейного фильма — проходили под знаком всеобщей благости и безмятежности. А потом все начинали удаляться от идеала, медленно, но верно, и ко вторнику атмосфера накалялась настолько, что становилась взрывоопасной.

Я обычно старалась по вторникам куда-нибудь слинять из дома.

В этот вторник я стала жертвой собственной нерешительности. Вернувшись из школы, не смогла заставить себя позвонить Тейлору или Мэдисону и позвать их сходить куда-нибудь. На прошлой неделе я ездила в Дулут в компании обоих и еще нескольких их знакомых и спустила там две сотни долларов на туфли для матери, сотню на кофточку для себя и позволила им потратить еще треть этой суммы на мороженое, которое мы так и не съели. Даже тогда я не видела в этой затее никакого смысла, кроме как поразить Мэдисона лихостью в использовании кредитки. Теперь же смысла в такой поездке мне виделось еще меньше, поскольку коробка с туфлями пылилась под маминой кроватью, кофточка сидела не ахти, а я не могла даже вспомнить, как звали всех этих ребят. Кажется, имя одного из них начиналось на букву «Д».

Так что оставалось другое мое излюбленное времяпрепровождение: плюхнуться в джип, укатить куда-нибудь к черту на рога и слушать музыку, представляя, будто нахожусь где-нибудь в другом месте. Обыкновенно мне удавалось убить, таким образом, достаточно времени и вернуться как раз к тому моменту, когда мама укладывалась спать и пик скандала был уже позади. Забавно, но раньше, когда мы еще жили в Калифорнии, у меня был целый миллион поводов свалить из дома, только тогда мне это было не нужно.

Чего мне хотелось по-настоящему, так это позвонить Грейс и выбраться с ней в город или валяться у нее на диване, пока она делает уроки. Случится ли это когда-нибудь снова, я не знала.

Я слишком долго раздумывала над выбором и упустила момент для побега. Я стояла в вестибюле с телефоном в руке, соображая, кому бы позвонить, когда по лестнице рысцой сбежал отец, и в тот же самый миг из гостиной вышла мама. Я оказалась зажата между двумя противоборствующими погодными фронтами. Оставалось лишь покрепче запереть ставни и надеяться, что буря пощадит фигурку гнома на полянке.

Я собралась с духом.

Отец похлопал меня по макушке.

— Привет, котенок.

«Котенок»?!

Я захлопала глазами, а он прошествовал мимо меня, деловитый и могущественный, великан в своем замке. Я точно перенеслась на год назад.

Я смотрела во все глаза, как он подошел к двери и остановился напротив матери. Я ожидала, что они обменяются колкостями, однако вместо этого они поцеловались.

— Что вы сделали с моими родителями? — осведомилась я.

— Ха! — отозвался отец тоном, для описания которого лучше всего подошло бы слово «бодрый». — Я был бы крайне признателен, если бы ты надела что-нибудь, прикрывающее пупок, пока не пришел Маршалл, если, конечно, не собираешься к себе наверх, делать уроки.