— Это интересные подходы, они действительно многое объясняют, однако они сводят ситуацию исключительно к социальным, социо-культурным или социально-психологическим механизмам. У меня же при чтении сложилось впечатление, что речь, помимо всего прочего, идет все-таки о загадке фараона как личности.

— Вполне с вами согласен. Я бы даже сказал, что речь тут идет об интеллектуальной драме.

— Звучит совершенно в духе Достоевского.

— Именно так оно и есть. Фараон был настоящий интеллектуал, он боролся за верность собственной картины мира; он готов был не только претерпеть за нее, но даже жизнь положить. Смотрите, что происходит. Моисей и Аарон бросают вызов его пониманию мира.

Фараон принимает этот вызов. Все, что они делают, он упорно объясняет естественными причинами. Вы говорите, это чудо? Не морочьте мне голову: мои специалисты легко сделают то же самое. До поры до времени специалисты действительно справлялись. Но только до поры до времени. Все это, если помните, подробнейшим образом изложено в тексте. И вот тут мы видим грань, отделяющую добросовестного профессионала от интеллектуала-дилетанта. Фараоновы специалисты говорят: вот до сих пор опыт воспроизводим, а здесь уже нет, ничего не получается. То, что происходит, не вписывается в нашу теорию, эксперимент ее опровергает — в свете новых данных теорию надо пересматривать.

— Ну и как, пересмотрели теорию?

— И теорию пересмотрели, и практические выводы сделали. Во всяком случае, согласно нашему преданию, главные фараоновы жрецы вышли из Египта вместе с евреями.

Но, в отличие от них, для фараона теория — предмет не науки, а веры. Если теория не совпадает с реальностью, пересмотру подлежит реальность. Фараон знает: таких фактов не бывает, потому что их не может быть никогда. Он переживает каждый новый удар, как кошмарный сон. Теперь он проснулся, и мир вновь прежний — понятный и рациональный. Поразителен диалог Моисея и фараона об устранении нашествия жаб. Фараон (Моисею): помолись, чтобы жабы сгинули. Моисей: когда молиться? Фараон: завтра. Непостижимо. Жабы везде, постель полна жаб. Казалось бы, проси, чтобы они пропали немедленно. Но нет — завтра. Почему завтра?! Ты что, хочешь провести ночь с жабами?! Нет, фараон надеется, что мир сам собой придет в нормальное состояние, и тогда Моисею не удастся приписать себе заслугу за чисто природные, естественные явления, которые на самом деле никак с ним не связаны. Фараон не позволит морочить себе голову — ради этого он готов потерпеть еще 24 часа. Итак, десять ударов — один за другим. Фараон держится. Десяти казней, повергших в ужас весь Египет, оказалось недостаточно, чтобы вправить ему мозги. Наконец море расступилось. Это уже форс-мажор, дальше ехать некуда, но фараон готов не только погубить армию, но и сложить голову — лишь бы остаться при своей идее. Один хасидский раввин сказал о фараоне: настоящий мужчина — умеет держать удар, умрет но не сломается. У меня был один добрый знакомый — ученый, талантливый человек. Он написал автобиографию с названием, которое выглядит, как самоопределение: «Воспоминания верующего атеиста». Мне кажется, это было бы идеальное название для мемуаров фараона, которые он, увы, так и не написал.

В отличие от России, у нас нет сумерек с их нюансами, и неуловимыми переходами, где добро причудливо переплетается со злом, где все зыбко и неопределенно

Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

— Существует такая теория, что народ формируется той страной, в которой живет. Именно страна определяет его склад, облик, национальную особость.

— Я полагаю, это справедливо только отчасти и с большими оговорками. Характер народа в неменьшей степени определяется историей и типом культуры.

— Пусть отчасти и с оговорками. Можно обсуждать, насколько этот фактор важен и как он соотносится с другими факторами и как они взаимодействуют, однако ведь несомненно, что горцы отличаются от народов моря, а те и другие — от народов пустыни.

— Конечно, отличаются. Морские народы (финикийцы, греки, викинги) открыты и любопытны: всегда интересно узнать, что там — за морем, на другом берегу. Совсем другое самоощущение у горцев. Горы естественно разделяют замкнутые миры. Горцы сидят на свой горе, в своей деревне, как в своей крепости.

— Это довольно точное описание Дагестана.

— Все это имеет отношение и к евреям. У нас, правда, в отличие от Кавказа невысокие горы, но все-таки горы. На побережье почти всегда жили другие народы. Те, кто приходил в эту страну селились на побережье, сменяя друг друга: филистимляне, римляне, крестоносцы. Им казалось, что они пришли навсегда, и у них были все основания так думать: они пускали здесь корни, строили города, крепости, здесь рождались многие поколения, — но в конечном итоге, как бы долго они здесь ни жили, все это оказывалось временно.

— Но ведь сейчас на побережье именно евреи.

— Да, и возникла в определенном смысле парадоксальная ситуация: евреи на побережье — арабы в горах. Благодаря чему существует популярная в арабском мире теория, что евреи здесь так же временны, как крестоносцы.

— В отличие от финикийцев, евреи хоть и живут сейчас на море, но все-таки морским народом никак не являются.

— Это, кстати, верно и по отношению к арабам. Средиземное море омывает многие арабские страны, арабы живут там на протяжении многих веков уже больше тысячи лет, и все же, как и мы, — они не морской народ.

В наших классических текстах море — всегда опасная и недружественная стихия, оно лишено притягательности и, обратите внимание, нигде ни слова не говорится о его красоте. Море вообще — где-то там, далеко, причем не географически, но культурно: оно не часть нашего мира. Мы народ гор и пустыни. Сделав всего лишь шаг из Иерусалима, можно сразу, без перехода попасть в пустыню. Пустыня — колыбель нашего народа. Наша история начинается в пустыне. Пустыня амбивалентна: она одновременно притягивает и пугает. В пустыне обитают бесы, но там же у нас было наиболее полное общение со Всевышним.