Это, кстати, разъясняет, почему Израиль, несмотря на все грехи, тем не менее, остается Израилем, — ведь принадлежность к «Бейт-Исраэль» просто не может быть отменена. В сущности, иудаизм не может быть определен как религия в обычном понимании — то есть как набор универсальных истин, несущих человечеству «благую весть». Это не означает, конечно, что иудаизм не обладает универсальными ценностями, однако по сути своей он является все же не более чем способом жизни «Бейт-Исраэль», своего рода кодексом поведения семьи Яакова, и только ее. Иудаизм не является религией, которая досталась евреям случайно, — он был предназначен для них. Из этого понятно, почему евреям всегда было чуждо миссионерство, в чем нет ничего от высокомерия или сепаратизма; это — жизненная позиция, выработанная в семье, живущей по своим законам и обычаям. Прозелитизм подобен вхождению после замужества молодой жены в дом супруга. Соответственно этому и отношение евреев к принявшим иудаизм сродни отношению семьи к присоединившимся к ней чужакам: любовь к ним сочетается на первых порах с понятной настороженностью.

Определение связи, объединяющей народ Израиля, как семейной, а не национальной, принципиально: семейные узы отличаются от всех других видов связи между людьми, кроме всего прочего, своей эмоциональностью. Ощущение родственности — первое и, пожалуй, самое фундаментальное из человеческих чувств. Оно древнее не только национальной, но и племенной связи. Семейные узы примитивны и, в сущности, иррациональны, ибо основаны не на идеологии, а на неуловимом и экзистенциальном ощущении общей принадлежности. И поскольку последняя изначальна и нерациональна, она не может быть отменена по воле самого человека.

Тот факт, что евреи чувствуют свою привязанность к своему еврейству именно как неустранимую принадлежность к некой семье, подтверждается омерзение, которое испытывает всякий еврей, даже атеист, к выкресту. Такое же чувство возникает у членов семьи по отношению к тому, кто предает и покидает ее. Они не воспринимают такой уход как свершившийся факт, ибо из семьи по-настоящему выйти нельзя, тем не менее само намерение сделать это вызывает у них отвращение.

Итак, «Бейт-Исраэль», «Бейт-Яаков» — это действительно семья, но не в биологическом, а в метафизическом значении этого слова. Это общность, подобная семейной в главной ее особенности: нерасторжимом ощущении принадлежности к ней, которым обладает каждый еврей. В то же время это общность особая, специфическая. В чем же состоит суть этой семейственности?

Понять это поможет нам осмысление природы прозелитизма, ибо в отличие от того, кому иудаизм достался в наследство, тот, кто проходит гиюр, присоединяется к народу Израиля сознательно, усыновляется или удочеряется семьей, и при этом характер существующих в ней связей становится очевидным. Есть некоторое число законов, отделяющих прозелитов от остальных евреев, однако они являются лишь внутрисемейными перегородками, подобными тем, которые отделяют потомков Аhарона-первосвященника от других членов семьи. Возникает вопрос, как когда и каким образом принявший иудаизм становится частью дома Израиля. В наших святых книгах сказано, что «принявший еврейство подобен только что родившемуся младенцу» и поэтому считается свободным от всех прошлых семейных связей. Став евреем, человек, вне всякой связи со своей расовой и национальной принадлежностью, теряет биологическую связь со своей прежней семьей. Необходимым условием для прохождения гиюра, без которого он не имеет реальной силы, является желание присоединиться к дому Израиля на любых условиях. Семья усыновляет прозелита не благодаря его условному приобщению к ее праотцам (хотя он — «сын Авраhама, отца нашего», он не считается в том же смысле сыном Яакова), а потому, что он хочет принять на себя ее законы и традиции, предписанные иудаизмом.

Изречение Талмуда «Отец твой — Святой [Творец], благословен Он, мать — община Израиля» — это не аллегория и не отвлеченная теологическая формулировка, но выраженное в поэтической форме определение еврейской семейственности. Народ Израиля — семья, его дети — братья и сестры, сыновья и дочери одного Отца. Но этот Отец — не Авраhам, не Ицхак, не Яаков, хотя они и являются ее праотцами в историко-биологическом плане; не ими создана эта особая еврейская связь. Она порождена отцовством Б-га. Вряд ли можно выразить эту мысль лучше пророка, сказавшего: «Только Ты — Отец наш, ибо Авраhам не знает нас и Исраэль не признает нас своими; Ты, Господь, — Отец наш; Спаситель наш — от века Имя Твое» (Йешаяhу, 63:16).

Эти слова — «Ты — Отец наш» — не порождение религиозного экстаза, не теологическое кредо, но уверенная констатация чуть ли не биологического факта. Отношение к Б-гу в иудаизме не является умозрительным, как в других религиях. Напротив — это отношение членов семьи к своему отцу, само по себе достаточное для привязанности к Нему, равно как и для единства народа в этой привязанности. «Друг сердечный, Отец милосердный» — так обращаемся мы к Всевышнему. То, что называется «религией Израиля», есть фактически лишь система родственных отношений, семейных традиций.

Помогает ли это понимание определить, в чем состоит в наши дни еврейство человека, который не соблюдает заповеди, иначе относится к Б-гу или вообще отрицает Его существование? Безусловно. Ведь принадлежность к еврейскому народу, как следует из нашего понимания, не зависит от согласия с теми или иными идеологическими принципами, как не зависит она и от наличия каких-либо «объективных признаков» еврейства. Эта принадлежность — семейная, а ощущение принадлежности к семье лежит в совершенно иных пластах души, и оно неистребимо. Сын может не понимать сути своей связи с отцом, более того — может даже отвергать ее наличие и даже само существование отца. Тем не менее он остается его сыном.

Многие, возможно, не согласятся с изложенным здесь толкованием их еврейства. И, тем не менее, в их неосознанных переживаниях, отдают они себе в том отчет или нет, сохраняется это неизъяснимое ощущение именно родственной связи со всеми другими евреями. И отсюда берет начало основное свойство «царства священнослужителей и народа святого»: понимание этой миссии, своего долга и высшего предназначения «сыновей Б-га живого», которое проявляется в великом множестве различных форм, всегда имеющих общее содержание. Отсюда же — ощущение связи с другими евреями, ощущение непонятное, удивительное и вызывающее тревогу во времена кризиса, в пору поисков своего места в мире, в пору, заставляющую еврея почувствовать, что он является сыном своего Отца и его место — рядом с другими Его сыновьями.