Она ухватила Габриеля за руку и потащила прочь из комнаты.

На следующее утро, пока Альфред стоял в библиотечной очереди за книгой Спинозы, в его памяти возник приснившийся прошлой ночью сон. Я гуляю по лесу с Фридрихом, и мы разговариваем. Внезапно он исчезает. я оказываюсь один и прохожу мимо других людей, которые, похоже, меня не видят. Ячувствую себя невидимкой. Меня никто не замечает. Потом в лесу темнеет. Мне страшно. Это все, что он мог вспомнить. Продолжение было, он знал, но не сумел вытащить его из памяти. «Странно, — подумал он, — как неуловимы бывают сны». На самом деле он вообще не помнил, что ему что-то снилось, пока этот обрывок не всплыл внезапно в его мыслях. Должно быть, воспоминание о нем было вызвано связью между Спинозой и Фридрихом. И вот он стоит в очереди, чтобы взять «Богослов- ско-политический трактат» Спинозы, который Фридрих предложил ему прочесть перед тем, как браться за «Этику»… Как странно, что Фридрих так часто приходит ему на ум — в конце концов, они же встречались всего дважды… Нет, это не совсем верно. Фридрих знал его ребенком. Возможно, дело просто в уникальной, необыкновенно личной природе их разговоров…

Когда Альфред пришел в редакцию, Эккарт еще не объявился. В этом не было ничего необычного, поскольку Дитрих мертвецки напивался каждый вечер и в утренние часы появлялся на работе нерегулярно. Альфред начал просматривать предисловие к книге Спинозы, в котором автор описывал то, что был намерен доказать. Да, с чтением этой книги у него проблем не будет: язык Спинозы был кристально ясным. Фридрих оказался прав, это ошибка — начинать с «Этики». Первая же страница завладела вниманием Альфреда: «Страх есть причина, благодаря которой суеверие возникает, сохраняется и поддерживается» [79] , прочел он. И далее: «Люди, которые без меры желают чего-нибудь сомнительного, и… обращаются к божественной помощи больше всего именно тогда, когда они находятся в опасности и не умеют сами себе помочь. Тут они дают обеты и проливают женские слезы». Как мог такое написать еврей XVII столетия?! Ведь это же слова немца XX века!

Следующая страница описывала, как «было употреблено огромное старание обставить религию, истинную или ложную, обрядами и церемониями… Они считают за грех рассуждать о религии и мысль каждого подавляют такой массой предрассудков, что ни одного уголка в душе не остается здравому рассудку даже для сомнения». Восхитительно! И этим дело не кончилось! Далее Спиноза говорил о религии как о завесе для «нелепых тайн», привлекающей людей, «которые прямо презирают рассудок, отвергают разум и чураются его». Альфред ахнул. Глаза его округлились.

Евреи как «богоизбранный народ»? Чушь! — писал Спиноза. Вдохновенное и честное прочтение закона Моисеева, настаивал Спиноза, обнаруживает, что Бог оказал евреям милость лишь тем, что избрал для них тонкую полоску земли, где они могли жить в мире.

А Писание как «слово Божие»? Мощная проза Спинозы не оставила от этого представления камня на камне, поскольку он утверждал, что Библия содержит только Духовную истину, а именно — воплощение в жизнь справедливости и милосердия, а не истину земную. Все те, кто отыскивает земные законы и истины в Библии, ошибаются или преследуют собственные интересы, утверждал Спиноза.

Предисловие заканчивалось предостережением: «…толпу и всех тех, кто подвержен таким же аффектам, как она, я не приглашаю к чтению этого труда», которое сопровождалось пояснением относительно того, что суеверные, необразованные люди «пользы себе нисколько не принесут, а между тем повредят другим, которые философствовали бы свободнее, если бы им не мешала единственная мысль, что разум должен быть служанкой Богословия». Разумеется, и вера их может оказаться опасно поколебленной.

Пораженный этими словами, Альфред не мог не восхититься отвагой Спинозы. Короткая биографическая справка утверждала, что хотя эта книга была опубликована анонимно в 1670 году (когда Спинозе было 38 лет), о личности автора было широко известно. Чтобы говорить такое в 1670 году, было необходимо немалое мужество: всего за два поколения до того Джордано Бруно был сожжен на костре за ересь, и всего одно поколение сменилось с момента ватиканского суда над Галилеем. Предисловие отмечало, что книга была вскоре запрещена государством, католической церковью и евреями, а затем и кальвинистами. Все это было для нее наилучшей рекомендацией.

Невозможно было отрицать выдающийся интеллект автора. Теперь наконец — наконец-то! — он понял, почему великий Гете и все остальные немцы, которых он так любил — Шеллинг, Шиллер, Гегель, Лессинг, Ницше, — почитали этого человека. Как же могли они не восхищаться таким умом? Но, конечно, они жили в другом столетии и не знали ничего о новой расовой науке, об опасностях, которые таит в себе отравленная кровь, — они просто восхищались этой мутацией, этим превосходным цветком, выросшим из грязи. Альфред бросил взгляд на титульную страницу. «Бенедиктус Спиноза» — хмм. Бенедикт: можно ли придумать имя, более далекое от семитского? Биографический очерк отмечал, что он был изгнан евреями из общины, когда ему было немногим больше 20 лет, и с тех пор Спиноза никогда не поддерживал связей ни с одним евреем. Так что он — не настоящий еврей! Он был мутантом: евреи не признавали его своим, и, приняв это имя, он, должно быть, тоже это осознавал!

Дитрих появился около одиннадцати и провел большую часть дня, обучая Альфреда приемам эффективной редакторской работы.

Вскоре Альфреду было поручено редактировать основную часть статей, предлагаемых для газеты. Не прошло и нескольких недель, а его красный карандаш уже летал с быстротой молнии, когда он сноровисто правил стиль и добавлял выразительности статьям других авторов. Альфред был счастлив: у него не только был превосходный учитель — он стал единственным «выкормышем» Дитриха. Однако вскоре этому придет конец. «Молочный братец» Альфреда был уже на подходе — «братец», которому предстояло поглотить все внимание Дитриха.

Перемены пришли в движение несколькими неделями позже, в сентябре 1919 года, когда Антон Дрекслер, тот самый человек, который приветствовал Альфреда в рядах общества «Туле», появился в редакции необычайно взволнованный. Дитрих уже собирался закрыть дверь своего кабинета для личной беседы, когда Дрекслер, испросив разрешения у Дитриха, поманил Альфреда за собой.

— Альфред, позвольте ввести вас в курс дела, — начал Дрекслер. — Вы, я уверен, знаете, что в скором времени после нашей первой встречи в «Туле» несколько наших членов основали новую политическую организацию — Немецкую рабочую партию. Помнится, вы были на одной из первых ее встреч в малом составе. Но теперь мы уже готовы расширяться! Мы с Дитрихом хотим пригласить вас на следующую встречу и просим написать передовицу о нас. Партий вокруг — легион, и нам необходимо громче заявить о себе.