Всё, что ты видишь

Аннотация
Рассказ был опубликован в антологии «Аэлита 005». Если его кто-то когда-то там читал, знайте — последняя фраза туда дописана редактором без моего ведома. Я бы её такую никогда туда не добавил. Здесь её, соответственно, нет.

В первый раз Мягков сумел удивить меня всего через две минуты после нашего знакомства. Воскресным утром, когда я ещё и не проснулся, как следует, в дверь позвонили. Я долго возился с замками, свободной рукой поправляя халат. За порогом стоял незнакомый мужчина чуть ниже меня ростом. В тот раз Мягков не представился, зато начал извиняться. В потоке вежливостей мне удалось разобрать пару внятных фраз. Незнакомец утверждал, что арендовал эту квартиру до меня и, съезжая с неё три месяца назад, забыл одну вещь. И если я не против, то он бы эту вещь забрал. Я не был против. Мужчина чуть потоптался, поправил галстук и решительно вошёл в дом. Не разуваясь, он прошагал в ванную комнату. Когда я подошёл, мой гость уже сидел на корточках и вынимал из рыжего портфеля небольшой разводной ключ. Покосившись на меня, он пробормотал под нос что-то вроде «минуточку» и, распахнув дверцу под умывальником, принялся откручивать гайку на сливной трубе. Пошуршав, он извлёк из трубы пару коробочек с проводами, не больше спичечного коробка каждая, завернул их в салфетку и спрятал в портфель. Затем так же быстро завернул гайки на место, ополоснул руки, заглядывая под раковину: не течёт ли. Вновь извинился раз пятнадцать и ушёл, прежде чем я успел набраться смелости и спросить, что, собственно, всё это значит. Я растерянно постоял перед закрытой дверью, заглянул под раковину, будто бы ожидая найти там объяснение странному визиту. Побродил по квартире и лёг спать, решив плюнуть на это дело. Скорее всего, я бы ещё долго мучился любопытством, придумывая разные версии происхождения тайника под моей раковиной. Но ответ появился сам собой и довольно скоро. Примерно в четыре пополудни зазвонил телефон. Мой новый домашний номер ещё никто не знал, поэтому я сразу заподозрил, что звонит утренний гость. Так оно и оказалось: из телефонной трубки полились бесконечные извинения. Мне пришлось довольно грубо их прервать, и лишь тогда собеседник представился. — Меня зовут Алексей. Алексей Мягков. Думаю, у меня для Вас есть кое-что важное. Видите ли, я врач. И за своим здоровьем слежу более или менее внимательно. Потому в моей квартире во всех канализационных трубах стояли приборы. Датчики, которые следят за выделениями организма: в канализацию вместе с водой попадают моча, слюна, пот. По изменению химического состава этих жидкостей можно выявить болезнь на самой ранней стадии. Полезная вещь. Когда я снял другую квартиру, то впопыхах забыл один из приборов. Возвращаться за ним было недосуг, и он продолжал работать под раковиной. Сегодня я его снял и подключил к компьютеру. Так что, уж простите, но у меня есть кое-какие Ваши анализы за последние три месяца. И вот что меня забеспокоило… Мягков вывалил на меня груду цифр и латинских слов. Порекомендовав клинику, он ещё раз извинился, оставил свой номер и пожелал мне всего доброго. В следующий раз мы созвонились уже несколько месяцев спустя, когда у меня появился повод угостить его пивом и поблагодарить за неожиданную помощь. Надо сказать, Мягков не зря отправил меня к докторам. Запивая лекарства минеральной водой, я разговаривал с Мягковым о книгах, потом мы заказывали мясо и говорили о кино, потом разливали чай и говорили о политике. Через неделю мы изучали меню в другом ресторанчике. Совершенно незаметно этот странный человек стал моим хорошим другом. Тут бы сказать, что у меня возникло чувство, будто я знаю его всю свою жизнь. Но это было не так: у меня было чувство, что это он знает меня всю мою жизнь. Почему-то я стал ему доверять. К слову, стеснительность его быстро исчезла. — Когда путешествуешь из города в город, из страны в страну, то плохо знаешь языки и людей. Становишься болезненно-осторожным. То и дело приходится краснеть за неправильно припаркованный автомобиль или неверно произнесённую фамилию. И я решил наконец осесть в одном городе. В Москве слишком загажен воздух, в Питере холодно, как в погребе, а тут… Надеюсь, привыкну. Он привык. Через полгода бросил практику зубного техника и устроился инженером в лаборатории «Bayer». К тому времени я начал понимать, что он вовсе не был всю жизнь стоматологом. Но о прошлом Мягков говорил редко. Рассказывая что-нибудь из жизни, он хмурился, будто вспоминал чёрно-белый фильм, виденный год назад. А ещё через месяц я неожиданно стал его пациентом. Ранней весной я пожаловался Мягкову на обострение язвы и кожные проблемы. Стресс. Психосоматика. Чешется, чёрт побери. — Так ты не нервничай, — с непонятной иронией выдал Мягков. — Как же не нервничать? — я только развёл руками. Тогда он отделался общими замечаниями: вздыхал, качал головой и барабанил по столу пальцами. А на следующий день предложил очень странный рецепт. И рецепт сработал. Шла весна, день за днём теплело, а мне становилось лучше. В последние выходные мая лечение подошло к концу. У врача в отставке Алексея Мягкова не было ни кушетки, ни кабинета, где бы можно было поставить кушетку. И мы по обыкновению встретились в пивной. Я размазывал кетчуп по тарелке куском остывшей сосиски и рассказывал, преодолевая неловкость. — Шеф буйствовал. Шеф кричал и топал ногами. Брызги из его рта долетали до меня через полкабинета. Потом зазвонил телефон. Шеф схватил трубку, рявкнул в неё: «Позже!», и с грохотом впечатал в телефонный аппарат. А когда я перевёл взгляд с телефона обратно на шефа, то увидел, что на его месте сидит глубокий старик. Точнее это был он, мой лютый директор, но за эти несколько секунд он успел постареть лет на двадцать. Словно бы на него накинулась бригада гримёров и выбелила волосы до полупрозрачной седины, сделала щёки впалыми, проложила морщины на скулах, потушила взгляд и нарисовала на белках глаз мутную плёнку. Редкие зубы и стариковская дрожь начисто изменили хозяина кабинета. Кожа директорского кресла и дубовый стол, оружие на стенах теперь не добавляли важности его фигуре, а смотрелись золотой коронкой на гнилом зубе. Четверть минуты — и иллюзия растаяла. Конечно, я понимал, что это наваждение, рисунок, но в этой иллюзии была правда, которую я не смог увидеть своими собственными глазами: ведь шеф и на самом деле был старик. Пусть ему было ещё шестьдесят, а не восемьдесят, но возраст становился заметным: и морщины, пусть неглубокие, уже виднелись, и голос чуть-чуть, но отдавал хрипотцой. Надо было лишь заметить. Заметить и почувствовать жалость к этому человеку. А значит, перестать его бояться. Шеф перевёл дух, уколол меня взглядом из-под золочёной оправы очков и продолжил допрос: мол, кто будет нести ответственность за недополученную прибыль в случае потери доли рынка и всё растакое. Но разговор потёк по-другому. Спустя полчаса я закрыл за собой дверь его кабинета, страшно измученный, но с ощущением победы. — Значит, жалость вместо страха? — Мягков сосредоточенно водил пальцем по запотевшему боку пивного бокала. — Не совсем. Понимаешь… раньше я видел комок угроз и власти. А теперь — человека, как он есть. И всё по-другому! Потрясающе. Будто смотря на шахматную доску, видишь разом всю партию — от первого хода до шаха. Когда я заходил к шефу в кабинет, то за креслом сидел Господин Хозяин, Господин Вершитель Моей Карьеры и Господин Доложите-Мне-Срочно. А после — на его месте оказался стареющий бизнесмен, человек, который два десятка лет взращивал межпланетную корпорацию, дорожит каждым её кирпичиком, а теперь слабеет и боится — страшно боится, что ему начнут врать и раскачивать трон. Когда я это понял, в кабинете словно бы зажглась ещё одна лампочка: мне всего-то надо было сделать так, чтобы шеф почувствовал мою к нему лояльность. И это сразу исправило положение. Так что спасибо. Ещё раз спасибо. Я положил на стол зелёный футляр и придвинул его Алексею. Мягков задумчиво постучал по футляру указательным пальцем, но оставил его лежать. Подошёл официант, и наш разговор прервался. В футляре были очки. По крайней мере как-то по-другому назвать это сложно. Внешняя сторона стёкол этого хитроумного прибора покрыта десятком миллионов светочувствительных элементов, каждый из которых работает как крошечная видеокамера. Внутренняя — напротив, работает как дисплей, и человек, надевший очки видит не прошедший сквозь стёкла свет, а то, что показывают эти два экрана. Хитрость же состояла в том, что этот высокотехнологичный бутерброд мог показывать то же самое, что снимает. Ну или почти то же самое. Если не знать, что линзы — вовсе не линзы, а в дужках этой толстой чуть старомодной оправы кроется неслабый компьютер, то прибор можно принять за обычные очки. Прибор создали в одном из калифорнийских университетов для демонстрации научной мощи. Показали на выставках под аплодисменты публики, похвастались в пёстрых журналах и забыли. Лицензию спихнули: продали малоизвестной компании, торгующей хайтек-безделушками. В компании продажи пошли крайне туго, пара десятков экземпляров в месяц — не больше. Прибор уподобился тостеру с выходом в интернет: забавно, но пользы мало. По крайней мере у маркетологов фирмёшки хватило изобретательности лишь на то, чтобы сделать из него фильтр рекламы: носящий очки видит всё как есть, но назойливые вывески заменяются на нейтрального цвета пятна. Ещё можно, где надо, добавить яркости картинке, мол, это полезно для глаз. Последнее — сомнительно, да ладно. Всё равно, кто верит рекламе в наши дни? Мягков купил прибор и лицензию на модификацию, когда начинал карьеру психотерапевта-частника. Пара месяцев на доработку, и он получил оригинальную вещь, ставшей подмогой в лечении депрессий и стрессов. Когда пациент носит очки, сенсор на дужке возле уха непрерывно анализирует излучение мозга, и если прибор улавливает раздражение, то программа, обрабатывающая видимое изображение «на лету», делает видимый мир более радужным. Иногда — буквально. А чаще — затейливыми способами, которые Мягков придумал и воплотил с командой спецов по компьютерной графике. Нескольким пациентам очки помогли, и в конечном счёте затея окупилась. Затем Мягков сменил профессию и улетел с Земли. Дорогостоящий прибор было некому продать, и он прихватил его с собой. Таким образом очки оказались у меня. Я стал их носить. На следующий день у сослуживцев появились клоунские носы. Мягков предупредил, что не всегда стоит принимать всерьёз этот «фильтр реальности». Что ж, такой заботливый подход чудо-машинки меня по крайней мере забавлял. Блёстки и колпаки. Розовые кудри и заячьи уши. Чуб Элвиса на лбу консьержа мне тоже нравился. Стены офисов и приёмных покрывались цветами и разноцветными пятнами, за окном ждали джунгли. Посреди совещания совет директоров в полном составе мог превратиться в карапузов. И я нет-нет, да начинал давиться от смеха. Я ощущал себя воспитателем в детском саду или участником карнавала, и мало-помалу, несмотря на мой скепсис, изобретение Мягкова погрузило меня в свой радостно-ироничный мир. Я плавал в огромном бокале шампанского. У меня появился друг — забавный карлик, или, скажем, начальство выделило мне в ассистенты персонального шута. Именно так я это описывал в ежедневных отчётах, которые писал Мягкову по его требованию. Раздражённая вечерняя толпа на улицах и в метро стала роем золотистых шаров, излучающих мягкий свет. Ещё очки превращали поезда в хот-доги на колёсах, полицейских в Мэрилин Монро, соседскую болонку в четвероногую копию её хозяйки, и — самое главное — убрали с глаз долой саму соседку. Сумасшедше красивая, но деловитая и сволочная, она, если честно, и злила меня больше всего на свете. Теперь, когда на лестничной площадке меня приветствовало едва зримое облако, не имевшее сексуальных форм и надменного взгляда, воспоминания о нервном романе и предательстве ушли в прошлое. Я её простил. Вслед за воспоминаниями ушли боли в желудке. О женщине я Мягкову не рассказал. Обозначил общими фразами. Мягков понял. И скоро предложил закончить лечение. Думаю, у него самого был подобный опыт, но об этом по нашей общей молчаливой тактичности — мы не говорили. В тот вечер, когда я возвращал изобретение хозяину, один и самый очевидный вопрос я всё же задал. — Почему ты прекратил использовать очки? Неплохо можно было бы с ними развернуться, а? Мягков вздрогнул и едва заметно сменил позу. Вроде бы и не шевелился вовсе, но мне показалось, что отвернулся. В ресторане словно бы стало тише. Выдержав паузу, он ответил. Сухо и отрывисто. Как будто ему снова, как при нашей первой встрече, нужно было деликатно забрать у меня загадочный прибор. — Всякая техника может принести как пользу, так и вред. Я ждал пояснений. Мягков чересчур старательно отхлебнул пива и стал водить вилкой по салфетке. Я не отводил вопросительного взгляда. Мягков сдался. — Один мой знакомый… один мой пациент убрал изображение своей жены. Они к тому времени уже не разговаривали полгода. Разводиться было страшно. Или лень. А видеть он её не мог. Вот и убрал с глаз долой. На недельку. Пока само собой не образуется. А потом ещё на недельку. И ещё. Когда она повесилась, он два дня жил в комнате с её трупом, висящим возле окна. И не видел его. Мягков отложил вилку и поднялся. Стул с шумом отъехал от стола. Несколько купюр легли на стол возле его недопитого пива. — Да я заплачу, — привычно запротестовал я, как будто сказать больше было нечего. — Не надо, — Мягков застегнул бумажник. — Каждый платит сам. И за свои ошибки каждый тоже платит сам. — Ну… постой, быть может, это пациент совершил ошибку, а не ты? Ему же дали очки. Очки, чтобы рассмотреть окружающий мир, так? А не ножницы. И не билет в другую реальность. Мягков помотал головой. — Он был обычный человек. Такой, как и все мы. Обольщаться не стоит. Люди по естественным причинам склонны… Он говорил голосом как всегда чуть квакающим и тихим. Я же вдруг задумался, что бы я сейчас видел, будь на мне очки? И мир вокруг стал чуть более гладким, будто бы из компьютерной игры. Исчезли трещинки на стене, и тени стали слишком чёткими. Воображение, как старательный школьник, выучивший урок, взялось за дело. С Мягкова исчез галстук. — Теперь учись принимать всё, что ты видишь. Сам. Он всё говорил и говорил что-то. И он молодел. Он не купил этот клетчатый костюм. Он носит водолазку. — Я показал тебе способ, используй воображение. Или просто вспоминай. О клоунах, шампанском и хот-догах. О детях и стариках, которые в каждом. Он не лысоват. У него пышная, чуть взлохмаченная шевелюра. Он похудел. У него часы с толстым чёрным ремешком, так неловко торчащие на бледной руке. — Можно окрашивать реальность во все цвета радуги, но не кромсать её, как тот парень. Реальность ударила его в ответ. Он сутулится. И стоит угловато, как подросток. Он выглядит очень неуверенным. Смущённым. Даже задёрганным. Боящимся. Этот страх, запрятанный и сглаженный во взрослом Мягкове, теперь был отчётливо виден. — И я никому бы не пожелал оказаться на его месте. И никому не дам. При этих словах Мягков посмотрел на меня зло и твёрдо. Я встряхнулся: наваждение исчезло. Но ощущение, что я вижу другого Мягкова осталось. Этот образ болезненного человека-улитки вдруг совпал с другим образом из нашего разговора. Меня пронзило: — Этот парень… Ведь это был ты сам? Мягков пожелал мне спокойной ночи и ушёл. Май — июль 2008