Шрифт:
А ты Чикина как узнала? Где с ним познакомилась? — спросил будто между прочим.
В консультации. Он по делу был. Материалы уголовника смотрел. Знакомился для защиты, но отказался, когда изучил, — говорила заплетающимся языком.
А почему?
Позиции для защиты не нашел.
Вот это да! Что-то новенькое! — удивился
Шнырь.
Ну, чего нового? Возни много, а платил тот хмырь хреново. Потому отказался, я так поняла.
Часто ты ему клиентов давала?
Иногда. Он не у нас работал, но просили его! Звонили сверху. Я вызывала. Хоть и надоело мне все! Он не лучше других, но связи имел. Умел делиться с нужными людьми гонораром. Не то, что некоторые! — рассмеялась в лицо.
Значит, тебе перепадало тоже?
Хрен там! Я в той орбите не крутилась, но однажды заело. Высказала ему все. Он струхнул, а потом клеиться стал. Ну, как вы умеете! Цветы, конфеты, комплиментами засыпал. Я поначалу гнала его. Но… Нарвалась на звоночек по телефону: посоветовали быть умней и покладистей. Так-то оно, Вань. Бабья доля — колючки в поле. Давай выпьем за проклятую жизнь! — подняла стакан нетвердой рукой.
Отваливай! Ты не лучше меня! Даже раньше сюда свалил. Кто влетел в бомжи, обратно в люди не вылезет. И ты не мечтай… Пустое все. Мечты постарели. И все потеряно. Все! Слышь? Наша весна — крест в изголовье, да и то, если бомжи не забудут его поставить и не перепутают изголовье с ногами…
Если б так, не таскалась бы в ментовку к следователю! — сказал зло.
Тамара словно от сна очнулась, стала трезветь на глазах:
Следил за мной? — скривила рот в усмешке.
Случайно мимо проходил, увидел тебя.
Не трепись! Бомжи случайно возле лягашки не шатаются. И обходят ее стороной. Тем более, что недавно там «парился».
Все думал, кто нам срань подложил?
А ты не такой? Особый? Чистенький? Небось, случись что, родную мать не пощадил бы. Все вы одинаковы. Добьетесь своего и сталкиваете в яму. А выберется оттуда или нет, уже плевать. И он, и ты — дерьмо!
Заткнись!
Сам захлопнись, козел!
Стерва вонючая!
Что? Кто я? Повтори! — встала, побелев.
Иван Васильевич, глянув на нее, враз поверил: такая могла убить кого угодно.
Шнырь не стал ждать. Отбросил бабу резко, влепив всем телом в стену, и выскочил из хижины злой.
Мужики, облепив костер, галдели о чем-то своем.
Тихо вы! Чего базлаете? Разговор к вам есть! — рассказал об услышанном Иван Васильевич.
Бомжи слушали молча, внимательно.
Что будем делать с ней? — спросил человек у тех, с кем бок о бок прожил безрадостные годы.
То, что размазала мудака, дак это хрен бы с ней! А вот что своих подставила, за это спуску суке не давать! — подал голос Кузьмич.
В очередь ее оттянуть и урыть живьем, — подал голос Пашка.
Кому нужна? Дая передродным хреном до конца жизни извиняться должен, что эдакую пакость насадил! — не согласился Кузьмич.
Оттыздить, как меня в ментовке, и урыть! — вскочил Финач.
Об эту блядь руки пачкать не стоит!
Пинками вышибить. Навовсе! — верещал старый дед.
Волоки ее, курву, на разборку! Нехай ответствует, кого еще в лягашке заложила! А там и порешим ее!
Бомжи всем скопом кинулись к лачуге, открыли настежь двери, приготовившись к расправе, но… В хижине было пусто. Тамару искали повсюду: в жилищах, средь бомжих, на свалке. Тщетно. Ее не было нигде. Она словно растворилась, став частью ночи.
Глава 6. Неудачники.
Вот так и верь бабью! Сама на шею вешалась. Ведь и повода не давал. Все шло на мази. За что ж лажанула? — недоумевал Шнырь.
Все они такие! — ругался Чита.
Это ты про баб? — спросил Пашка.
А про кого ж еще? Сучьи выродки!
Ну, не скажи! Средь них случаются такие, мужикам потянуться!
Тогда чего ты тут застрял? Валил бы к ним! — оглядел Пашку Чита.
Я отпуск от них взял, — рассмеялся мужик простодушно.
Декретный иль венерический?
Бессрочный!
Во, кобель! У тебя днем отдых, а ночью течка? Всю жизнь — март. По десятку баб за ночь огуливает и все он в отпуске.
Ну, это ты загнул! Десятка — многовато за ночь. Желание есть, но возможности не позволяют. Хотя, не в том суть. Бабу душой любить надо, а не телом. Тогда ответное получишь!
Душой? Это той, что у тебя про меж ног мотается? Вон, Ванька полюбил, а ответ все трое схлопотали! Не многовато ль? Чуть не загробились в ментовке. Ты тут еще трандишь про душу, — недовольствовал Кузьмич.