– Какое мне дело до Джеральда Аллисона? – Пол изо всех сил старался сдерживаться. – Ведь мисс Мэй сама может решать свою судьбу!

– Сама? – Судья медленно загасил сигару. – Неужели ты думаешь, что в доме такого человека, как Аллисон, что-то может делаться помимо его воли? Какой ты еще ребенок, Пол. Ученый ребенок.

– Хорошо! – Пол встал и сказал подчеркнуто спокойно: – Хорошо, папа, завтра я поеду к мисс Аллисон и поговорю с ней откровенно.

И Пол вышел.

Разумеется, он не набрался мужества ни завтра, ни послезавтра. Разговор с Мэй был важнейшим рубежом в его жизни, он готовился к нему долго и тщательно.

И вот, наконец, разговор этот состоялся.

Пол возвращался пешком по широкой, обсаженной тополями дороге, и тяжелое чувство несчастья, неблагополучия давило его душу. Но ведь несчастья не случилось!

Пол был честен с ней. Он превозмог себя и сказал Мэй все: что он небогат, слишком молод, не допущен в суд, что он просит ее подождать и не выходить ни за кого другого…

Она была очень ласкова с ним, откуда же это гнетущее чувство?

Она согласилась ждать, сказала, что не любит пока никого другого. Она не отказала ему! Она сказала даже, что вовсе не гонится за богатством, что скромный достаток вполне ее устроит. Но еще она сказала… Ах, черт!

Пол со свистом резанул тростью куст чертополоха – зеленые клочья полетели вверх.

Она была огорчена тем, что он так мал ростом, что она выше его. Да, да, он знал, что мал ростом, но что из этого? Разве не малы ростом были Юлий Цезарь, Наполеон, тысячи и тысячи великих? Какое значение имеет этот несчастный рост? Он читал где-то, что некрупные люди всегда упорнее и решительнее высоких: их строже воспитывает жизнь.

Погиб второй куст чертополоха.

Ах, если бы Пол был плечистым детиной шести футов!

Если бы только он мог посмотреть в ясные глаза Мэй сверху вниз! Зачем она так излишне, так пленительно высока?

Пол шагал по пустынной дороге, башмаки его запылились, мрачные мысли становились все гуще. Что он такое?

Маленький, начинающий адвокат, каких много, тысячи. Кто дал ему право надеяться на любовь Мэй, единственной, неповторимой?

Она пожалела его по доброте, не сказала прямо, что он дерзкий мальчишка. Ведь Мэй старше его на два года.

Конечно, он самый обыкновенный, ничем не замечательный мальчишка.

О боги! Он знал, он готов был поклясться, что это не так! Но как доказать это всему миру, какое чудо нужно для этого?

Пол подавил рыдание и сорвал шляпу. Голова его горела.

Старый дом вынырнул из-за поворота. Темнело.

Джимми встретил его у ворот со встревоженным лицом.

– У нас неприятности, масса Пол, – сказал он испуганно. – Масса Алонзо поехал в город и повредил глаз. Был доктор и приказал ему сидеть в темной комнате.

Пол бросился бегом. Джимми сказал правду, нелепейшая история произошла с отцом. Утром он поехал в город на заседание правления национального банка. Был жаркий сентябрьский день, все были в белых костюмах и широкополых соломенных шляпах.

Когда заседание кончилось, они стояли у подъезда, курили и смеялись. Кто-то окликнул судью через улицу, он резко повернулся – и твердый край чьей-то шляпы прошел по его правому глазу так сильно, что глаз мгновенно воспалился. Боль была так сильна, что пришлось вызывать врача. Старый доктор Паркинсон засадил его в темную комнату и велел делать примочки каждый час.

– Я умру без солнца и воздуха, Пол, – покорно и грустно сказал судья. Он просидел в темной комнате почти два месяца безвыходно. В середине ноября его состояние резко ухудшилось, начались сердечные явления, страшные отеки.

20 ноября он потерял сознание, а 22 умер от апоплексического удара, так и не приходя в себя.

Когда два врача констатировали смерть, Пол ушел к себе в комнату и не выходил оттуда до самых похорон.

Судью Морфи хоронили в Новом Орлеане 23 ноября 1856 года, и город еще не видел таких похорон.

Тысячная толпа провожала тело до фамильного склепа на кладбище святого Людовика, что на углу Роял-стрит и Рю-Сен-Луи.

Все знатные креольские семьи Юга прислали на похороны своих представителей, венкам и речам не было конца.

Сам Джеральд Аллисон сказал над склепом растроганное слово, мессу служили шесть священников, безбожника хоронили, как образцового христианина.

Стонали и плакали оборванные цветные женщины из предместий, мрачно молчали мужчины. Они провожали в последний путь справедливого белого судью.