Когда он спрыгнул с нижней ступеньки, гости уже собирались на улицу. Пустогроха заметили, к нему сбежались, стали пожимать руки.

— Вы играли великолепно! — неслось со всех сторон. — С таким чувством! Большое спасибо!

— Да что вы! — отвечал пустогрох. — За что же спасибо-то?

Он был очень разочарован. Не затем живет пустогрох на свете, чтобы радовать человека! Да и свадьба-то оказалась — кошачьей… А «церковь» — обыкновенным складом, где хранились старые фисгармонии и пианино.

После такой неприятности ему начисто расхотелось оставаться в Сиракузах.

«Если мой грохот ласкает слух, то стоит ли грохотать?» — с этой мыслью он поскакал обратно на мол, юркнул в знакомый иллюминатор, зарылся в кокосы и крепко заснул.

Наутро барометр показывал «ясно», и пароход опять вышел в море. Матросы все удивлялись: где же шторм? А капитан, знаток пустогрохого свиста, усмехался в бороду и помалкивал. Вот прошли они Гибралтарский пролив, между Африкой и Испанией, взяли курс на север и поплыли вдоль побережий — португальского, испанского и французского. В Бискайском заливе заштормило, и с тех пор волны никак не могли успокоиться. Пароход качало с боку на бок, с носа на корму, а пустогрох лежал весь больной и бледный среди мохнатых кокосов — ух как они грохотали! — и ни капельки не хотел шуметь. Для подкрепления сил он изредка разбивал орех, выпивал молоко и без всякого аппетита жевал кусочек-другой белой мякоти. Путешествие ему разонравилось.

Только на широте немецкого города Бремена волнение наконец улеглось. Пустогрох устало поднялся на ноги и впервые за много недель чуть-чуть оживился. Когда же вдали показался остров Гельголанд, он и вовсе повеселел и ночью вдоволь нагрохотался кокосами. А утром, свеженький как огурчик, даже прокрался в каюту к самому капитану, чтоб еще разок свистнуть и сбить с толку барометр. Довольный, сидел он, скрестив ножки, на невысоком столике, подливая чернила в пивную кружку и тыча карандашом в красное яблоко, как вдруг чья-то рука схватила его за шиворот — прямо за ворот зеленой курточки из пальмового волокна — и вздернула вверх… Да это же капитан! Пустогрох забыл прикрыть дверь и не услышал, как тот тихонечко подошел, — вот и попался по неосторожности.

— Так я и думал! — сказал капитан. — Пустогрох из Южных морей!

Крепко схваченный мускулистой рукой, пустогрох попробовал изобразить на весу что-то вроде поклона и пропищал:

— Мое почтение! Рад знакомству!

— А уж я-то как рад! — отозвался капитан. Затем посадил пустогроха в большой морской сундук, стоявший в углу каюты, и добавил: — Отвезу-ка я тебя своим дочкам на остров Гельголанд — пусть поиграют.

Бах! — и тяжелая крышка захлопнулась над головой коротышки.

— Ну и везите! Разве я против! — послышался голос из сундука. — Только боюсь, живым я до острова не доплыву. Тут совсем нечем дышать!

— Виноват! — сказал капитан. — Не подумал!

Он поднял крышку, выловил пустогроха, запихал его в рыболовную сеть и связал концы надежным морским узлом. Подвесил узел, как тюк со старым тряпьем, на пароходную мачту и объявил экипажу:

— Вот кто столько ночей подряд не давал вам спать!

Бедняге было не очень-то ловко висеть в тугом узелке на мачте. Но все же нельзя сказать, что остаток пути оказался совсем уж испорчен. Матросы ничуть не сердились — ну подумаешь, пошумел… и угощали пустогроха фруктами и конфетами, заводили беседы о Южных морях и вулканах.

— Как тебя звать-то? — спрашивали они. Но пустогрохов никак не зовут, и пришлось матросам дать пленнику имя: Ганс-в-узелке. Так он с тех пор и зовется.

Когда «Длинная Анна» пришвартовалась к пристани Гельголанда, капитан вытащил пустогроха из узелка, сунул под мышку и, провожаемый удивленными взглядами островитян, двинулся к дому.

Обе капитанские девочки нашли, что малыш, несмотря на зеленые щеки и красный нос, очень хорошенький. Они играли с ним в дочки-матери. Укладывали в колясочку, накрывали розовым кружевным одеяльцем, поили молоком из бутылочки и приговаривали:

— Ах ты, наш Гансик! Ах ты, наш маленький!

Но Ганс-в-узелке был, как-никак, уже взрослый дядя; такие повадки казались ему нелепыми. Из благодарности к старому капитану, который не стал его строго наказывать, он собирался остаться у него навсегда. Но не с этими же девчонками!.. Однажды ночью он убежал и снова зажил как пустогрох. Вечером грохотал по подвалам, днем возился на чердаках — в общем, жил в свое удовольствие.

Но обитателям острова эта возня не понравилась. Бургомистр объявил, что тот, кто поймает озорника, получит вознаграждение. И началась охота! Гансу приходилось быть начеку. Но как-то раз в воскресенье двое мальчишек его отловили. Как он ни отбивался — одного даже за палец цапнул! — ребята притащили гнома в ратушу к бургомистру и ушли с обещанным вознаграждением. «Что же мне делать-то с ним?» — ломал себе голову бургомистр.

— Посадить на корабль и отправить в Америку! — предложил пустогрох. — Так хочется Нью-Йорк посмотреть!

— Еще чего! — отрезал в ответ бургомистр. — Узнают люди, что на борту пустогрох, — испугаются, что судно пойдет ко дну, и откажутся плыть.

— Но ведь «Длинная Анна» не утонула! — возразил пустогрох.

— Там ты висел на мачте в узелке — объяснил бургомистр. — Пустогрох в узелке неопасен. Так гласит народная мудрость.