В последних числах августа Зуев и Вану без особых приключений возвратились в Березов.

Оголились деревья. Обь в седых барашках ежилась, сопротивляясь ветру с Ямала.

Атаман Денисов встретил Зуева как родного человечка.

— Живой… Братец ты мой…

Волосы Зуева спутались, щека щеку достает, глаза жесткие. Кашляет. Допекла, допекла тундра полярная. Какие пространства одолел, скажи кому…

— Зови команду!

Зуев не тронулся с места.

— Дядьку Шумского не уберег. — В горле запершило. — Помер крестный.

— Вон как.

— Не уберег…

— Да ведь дело такое… Не стариковская забота в тундры ходить.

— Это, атаман, особый был старик.

— Как он чучела делал! А как убивался, когда ты в Небдинские юрты ходил! Господи, прими его душу грешную…

Помолчали.

— Ерофеев в слободе?

— Дончак? — спросил атаман.

— Ну.

— Нет, не появлялся. А с тобой его, что ли, нет?

— Покинул отряд. И в Сале-гард не приходил?

— Не было у нас дончака.

Атаман горестно покачал головой.

— Думаешь, погиб? — спросил Зуев.

— Другого пути, кроме Березова и Сале-гарда, тут нет. Одна дорога — Обь. По ней ходим…

Сухими глазами Зуев смотрел сквозь слюдяное окошко. Лошадь у плетня. Стог сена. Вдали стена леса.

Снаружи кто-то подошел к завалинке и, приставив ладони ко лбу, вглядывался в избу.

Петька!

Зуев вышел во двор.

— Ждал во все жданки, — кинулся к нему мальчик. Петька окреп, постригся в кружок — настоящий казачонок.

— Да ты скоро атаманом станешь! — сказал Зуев. — Меня ростом догоняешь.

— Атаманом не хочу.

— Что так?

— А так.

— Жизнь ничего?

— Известное дело — сиротская жизнь.

Они медленно брели по улице. Сбоку — верный Петькин пес Бурый.

— Вася, я вот что надумал, — сказал Петька. — Хочу быть натуралиссой.

— Чего? — Зуев попытался улыбнуться. — Натуралистам медалей не дают.

— На кой мне медаль. Помнишь, говорил — в Тобольске есть школа.

— Есть.

— Буквы кой-какие знаю. А счету выучусь. Или с собой бери. Куда хошь пойду. Чего хошь добуду.

— Добытчик ты известный. Да не могу взять с собой.

— Мал, да?

— У нас дорога долгая. А вот насчет тобольской школы — тут резон есть.

Денисов поддержал Зуева — богоугодно пристроить сироту. Мальчонка справный. За коштом дело не станет. Худо-бедно, а на кошт березовские казаки соберут деньжат.

Вану пропадал у своих сородичей.

Зуеву показали приземистую юрту без окон. Свернувшись калачиком, Вану спал на кошме. Тлел очаг. Баба в залатанном кафтане раскачивала люльку, подвязанную к матице.

Ни слова не говоря, Зуев толкнул остяка. Тот даже не пошевелился.

— Зацем присёл? Спит музенек! — вскричала баба.

— Муженек?

— Хоросий музенек.

— Послушай, Вану мой проводник. Он ходил со мною к морю. Теперь я ухожу в Тобольск.

— Уходи, уходи. Ты — русский, уходи к русским. Вану со мной зить будет.

За несколько месяцев совместного путешествия Вася привязался к остяку. Ему был мил этот бесхитростный, славный человечек. Жаль расставаться. Махнул рукой:

— Черт вас разберет…

Что осуждать остяка? Дошел до Карского залива, претерпел все тяготы мучительной дороги по тундре. Как и обещал.

Атаман Денисов выделил на обратный путь четыре лодки с казаками. Поклажа — чучела, коллекции — заняла много места. Казаки, обещал атаман, помогут Зуеву добраться до Тобольска, отправить в столицу багаж.

Зуев просил Денисова передать остяку деньги. Вместо пяти рублей отвалил четвертную, третью часть своего годового оклада.

Казаки уже взялись за весла, когда к берегу прибежал Вану. Был он весел, что-то выкрикивал.

— Стой, стой. Вану с Васей пойдет.

Вану, высоко поднимая ноги в кожаных чарках, торопливо шлепал по мелководью, вскарабкался на лодку.

— С тобой пойду. Не буду жениться.

Казачонок Петька подобрал под ноги мешок с пожитками. В мешок он сложил все свое имущество — лук, стрелы, беловятки, пару холстинных рубах, чулки, пимы.

— Садись рядом, — сказал Петька.

Остяк набрал пригоршню воды, плеснул в лицо. Песенка складывалась сама по себе, рождалась, как ручеек, пересчитывающий камешки. Вану прилежно перечислял слова: Зуев, Тоболесск, тундра, тайга, натуралисса.