Шрифт:
— Понимаешь, предколхоза поймал... Ты кто, говорит, секретарь мой или не секретарь? Сиди в приемной, отзывайся на телефон и следи за миграцией вышестоящего начальства, посевная хоть и закончилась, мол, но начальство да всякие уполномоченные так и шастают, так и шастают. Если кто важный, мол, беги в баню, мы с Вавилкиным в баню идем... Извертелась вся от досады! Взяла и удрала. А чо! Звонков нет, начальства нет... — Крутнула туда-сюда головой: — Не приехал?
— Рано еще...
— Да я б на его месте! Айда, чего помочь?
— Да вроде нечего... Мам, на веранде будем?
— На веранде, дочка! — отозвалась из кухни Филаретовна.
— Вот стол вытащим на веранду. — Оня сняла со стола поднос с тортом, переставила на подоконник.
Катька отломила крохотулю, почмокала:
— Вкуснятина!
Задевая то за косяк, то за порожек, вытащили стол на веранду, под ножку подложили щепочку, чтоб не качался.
Улицей, слышно, приближаются парни, побренькивают гитарой. Остановились напротив дома, похоже, заметили суетящихся на открытой веранде девушек, пробуют наладить контакт:
— Алло, мы ищем таланты! Девочки, мы к вам — айда?
— Перебьетесь! — откликается Катька и начинает дразняще припевать, приплясывать:
Я у Коли в коридоре Каблуками топала, Хотя Колю не любила, А конфеты лопала!— Ты бы лучше «цыганочку», дай «цыганочку»! — подзаводят, топчутся у забора парни.
— Сначала цыганочку, а потом целый табор затребуешь! Проваливайте!
— Отколотит он тебя когда-нибудь, Катерина, — шепчет с улыбкой Оня.
У Катьки из глаз — искристая, веселая чернота.
— Мелко плавает, спина наружи!
— Катю-ю-уш! — вопит все тот же парень.
— Ну чо-о?!! — Катька смотрит в щель забора, бросает Оне: — Орет во всю варежку...
— Зайду вечером. В кино билеты взял. — За верх забора цепляются руки, и высовывается улыбающаяся физиономия парня, выпускает из зубов билет: — Держи! лучший ряд...
Билет идет к земле зигзагами, как осенний лист, Катька подхватывает его и, плюнув на обратную сторону, ловко пришлепывает парню ко лбу:
— Сказала, перебьешься! Сгинь, анафема!
Обиженный парень скрывается, зовет приятелей:
— Айда, свои им не «ндравятся». Девки форсные, а женихи у них — навозные. Хоть навозные, дескать, да зато привозные. — Бренькает струнами, поет, срываясь на крикливый фальцет:
Ух ты, Катенька моя, Хуже лихорадки, Щи варила — пролила, Обварила пятки!Катька хохочет:
— Ни фига себе! — И даже на свои голые пятки недоверчиво взглянула: — Брехун! И ах! — тут же резко хлопнула себя по икре. — Комар! Дурной, меня ж как укусишь — сразу сдохнешь...
— Зайду, Катерина-а! — уже издали кричит парень.
— А мне Колька... ничего. Может, зря ты, Катерина?
— Ты чо, Онь! На лицо-то яйцо, а в середине — болтун! У него ж сердце мамино: на какую ни глянет, на ту и вянет. На фига нужно! Скольких уж перебрал! А тут — коса на камень, его и заело. Не-е-ет, Онюшка, я все еще по Пете-Петяше сохну. Прозевала я его. Знаешь... — Приплясывает с отчаянием, почти со слезами:
И юбка чи-чи, И оборка чи-чи, Прочичикала миленка, А теперьчи хоть кричи!Вот если б такой, как у тебя. Да куда мне, расконопатющей! Вон даже Колька поет:
Конопатая моя милая Катяша, Пропадаю без тебя, как без масла каша...— Все-таки, наверное, любит, — смеется Оня, как бы впервые вглядываясь в подругу. Катька вся из контрастов: волосы рыжие, почти красные, лицо белое-белое, глаза, наоборот, черные, а по лицу, по идеально белым рукам и ногам — продолговатые брызги коричневых веснушек, словно на Катьку малярной кистью неосторожно махнули. Особенно много их сейчас, весной. — Есть в тебе бесовская изюминка...
— А! Знаю я, чо им от меня... Раз, мол, сходила замуж, неча, мол, выламываться, мол, не быть бабе девкою! Вот и-и-и... — Хлопает ладонью по руке, — липнут, как комары... А тебе — чо! Везучая. И нарядов у тебя неизносно. И красивая. И женихов навалом. А уж Артем! Я возле такого... — Она ткнула пальцем вверх, задирая пипку носа. — Тебе — чо!
— Не завидуй! — Оня обняла ее и потерлась щекой о ее плечико. — Все и у тебя обладится.
— Ох, подруженька...
— Оня, почту принесли. — Филаретовна вышла на ступеньки с помойным ведром, и Катька тут же переняла его: