Шрифт:
«Ну и за кем же ты пришел?» – Кержак медленно достал сигарету, слушая ставшее вдруг тяжелым дыхание Сукина Сына и наблюдая за поведением меча, стоявшего у того за спиной. Лицо у парня было спокойным, но в глазах разгорался холодный огонь. Меч был из последнего набора, и Кержак никак не мог вспомнить его имени. Зато он неожиданно вспомнил, что парень этот – его собственный ленник.
«Нехорошо, – решил он, закуривая. – Никуда не годится. Своих людей нужно знать. Всех. Вот Тата…»
Тата. Доктор – аханк – сказал, что выкарабкается, хотя раны нехорошие, потому что… Перед глазами Кержака стояло ее лицо, на которое уже легла тень смерти.
«Ох, Тата, сердце мое! – подумал он с тоской. – Но какова!»
С тремя дырками, каждая из которых была пропуском на тот свет, она взяла-таки Сукина Сына живым, пока остальные гасили боевиков из его прикрытия.
«Такая важная фигура? Или это такая новая тактика?»
– Я тебя подержу здесь, – сказал Кержак, дожимая. – Недолго, дня два-три… Это для моего личного удовольствия, чтобы ты знал, а не для дела. А потом передам тебя Цики Ёю. Знаешь такую геверет [1] ?
1
Геверет – госпожа (ивр.).
«Знает! – понял Кержак, с удовлетворением отмечая то, как расширяются от ужаса глаза Сукина Сына. – И с происхождением твоим я, похоже, не ошибся. Хорошая у Клавы слава, правда, в основном на Ближнем Востоке, но…»
– Ведь мог ты за ихним царем прийти? – неторопливо продолжал развивать свою мысль Кержак, как будто и не обративший никакого внимания на изменившееся душевное состояние Сукина Сына. – Вполне мог. Вот пусть она тебя и спрашивает. А я тебя спрашивать не буду. Зачем?
Он посмотрел в глаза Сукину Сыну и понял, что выиграл. Это было не его поле. Контрразведка особое искусство, а уж дознание тем более, но в условиях отсутствия конституционных гарантий…
– Я все скажу! Все!
«Боже мой, какие простые слова. И как все это похоже на кино – на плохое кино про шпионов, – вот только Тата…»
– А мне неинтересно, – сказал он и затянулся.
– Вы не знаете! – заторопился Сукин Сын. – Вы не знаете, а…
– А ты, значит, знаешь? – усмехнулся Кержак и покачал головой. – Сомневаюсь. Ты же простой исполнитель, расходный материал, ну что ты можешь знать?
Он повернулся к даме Ноэр и попросил:
– Наталья Петровна, голубушка, будьте любезны, распорядитесь, чтобы этого мудака спустили в подвал, а то он тут своими воплями весь народ перепугает. А у нас все-таки праздник. И коронация опять же. Стыда перед иностранцами не оберемся.
– Начальник!
– А давай, Игорь Иванович, ему рот заклеим, – предложила Нета и потянулась так, что ее и без того выдающаяся грудь чуть не порвала, на хрен, и бюстгальтер, который она стала-таки носить, подчиняясь служебной дисциплине, и белый свитерок, все это богатство любовно обтягивающий. – Залепим, и пусть себе надрывается.
По-русски она теперь говорила без акцента, как, впрочем, и все остальные. Как Тата, например. Тата… Вероятно, она уже на «Вашуме». Вероятно, все с ней будет хорошо. Вероятно, Сукин Сын сейчас начнет петь… Но… он хотел получить не только ответы на разные вопросы, он желал получить сатисфакцию.
– Ты Кержак?
«Выходит, не только у Клавы есть репутация. У меня тоже. И это скорее хорошо, чем плохо. Опричнина – она и в двадцать первом веке опричнина, а иначе зачем?»
Кержак затянулся, выпустил дым – он держал паузу, как бы размышляя над словами Неты Ноэр – и покачал головой.
– Нет, Наталья Петровна. Вы уж извините меня, бога ради, но придется все же – в подвал… (Ты Кержак? Да? Слушай! – кричал Сукин Сын.) Там жарковато, конечно… (Я много… – надрывался Сукин Сын.) Но я хочу слушать, как он кричит.
– Горбунов, – сказал Сукин Сын каким-то неживым сиплым голосом.
«Ну, вот и Горбунов всплыл, голубь наш сизокрылый».
– Какой Горбунов? – спросил из-за его спины меч, и Сукин Сын сделал судорожное движение, пытаясь повернуться, но не смог. – Сиди спокойно. Отвечай.
«Молодец, – отметил Кержак и наконец вспомнил: – Эйк Рэр. Ну да! Рэр, Эдик Рукавишников…»
– Не вмешивайся, Эдик, – сказал он раздраженно. – Не дорос еще.
– Генерал! – выдохнул Сукин Сын. – Генерал Горбунов.
– Вот оно как, – «удивился» Кержак, даже не заметив, что говорит сейчас, как Федор Кузьмич. Впрочем, сам Федор Кузьмич теперь так не говорил, во всяком случае, при свидетелях. – А тебя, болезный, как звать-величать?
– Селим.
– Это ты заговариваешься, парень, – усмехнулась от окна Нета. – От ужаса, наверное. Ну какой из тебя Селим? Ты в зеркало-то смотрелся когда-нибудь?
– У меня мама русская, – объяснил Сукин Сын, облизав губы, и с надеждой посмотрел на вступившую с ним в разговор женщину.