Грут налил еще вина, и мы принялись за еду. Он расспрашивал меня о семье, и я рассказала, что брат — детский врач, живет в Чикаго, женат и у них есть ребенок, что мой отец страдает болезнью Альцгеймера, лежит в частной лечебнице и последние два месяца со здоровьем у него плохо.

— Извините, не знал. Вижу, вы его очень любите — как и я своего когда-то. — В голосе Грута слышалась тоска. Стряхнув набежавшую грусть, он подлил вина мне и себе.

Мне попалось несколько рыбьих косточек, и я вспомнила рассказ Артура Шоу о щучьей голове — к счастью, рыбу подали без нее.

— Только что всплыло в памяти одно поверье, связанное со щукой. В ее голове есть крестообразная косточка, которую носили как амулет от колдовских чар.

Грут нахмурился.

— Странным образом мы возвращаемся к тому, что я рассказывал о своей работе в полиции. Однажды кто-то выкопал из могилы кости Ханнеса Рейла, в прошлом политического деятеля от Национальной партии. Их истолкли, приготовили зелье и продавали как средство мьюти от СПИДа. Осмотреть остатки скелета мне поручило полицейское подразделение по борьбе с оккультными преступлениями. Его учредил и для борьбы с тем, что в обновленной Южной Африке происходило все чаще — кости не только выкапывали, ради них убивали людей. Так я начал расследовать убийства, связанные с охотой за человеческими останками.

Он допил остатки вина в бокале и хотел налить нам обоим еще, но бутылка оказалась пуста.

— Сейчас принесут.

Я скорчила гримасу. Не многовато ли будет? «Не старайся за ним угнаться, Иллон. Пусть гробит себя, раз ему так хочется». Я чувствовала, что пьянею.

— Только без меня, — предупредила я, зная, что все равно присоединюсь, и чувствуя себя гостем графа Дракулы: в обаянии ему не откажешь.

Грут подал знак официанту и продолжил рассказ:

— В следующие два года я много жуткого насмотрелся — особенно когда были замешаны дети. Однако со временем стало казаться, что деятельность подразделения все больше напоминает охоту на ведьм — повсюду мерещатся происки Сатаны. Сам я, учтите, в дьявола не верю.

— И поэтому вы ушли из полиции?

— Поэтому я ушел из подразделения. А с полицией расстался из-за несогласия с нашей системой правосудия. И еще из-за гибели отца.

— Как он погиб?

— Убили за то, что не смог сказать, который час.

— Не поняла.

Грут налил нам вина из второй бутылки и как следует приложился к бокалу.

— Пять лет назад он шел по улице в центре Йоханнесбурга. Чернокожий парень спросил у него, который час. Накануне у отца остановились часы, он собирался купить новую батарейку, и они были у него на запястье. Когда он ответил, что не знает, парень рассвирепел и попытался часы отобрать. Отец сопротивлялся, нападавший вытащил пистолет и выстрелил ему в живот. Пока отец, истекая кровью, лежал на тротуаре, мерзавец сорвал часы, увидел, что они стоят, швырнул на землю и снова выстрелил — на этот раз в голову.

В суде защита напирала на то, что отец не мог не знать, что в городском районе, где закон бессилен, разгуливать с дорогими часами опасно, и надо было сразу их отдать. Как еще они заявили, у подзащитного — нигде не работающего бродяги — СПИД и причина неадекватного поведения — патологические изменения в мозгу. Его признали виновным в убийстве. Приговор — три года тюрьмы. Судья решил, долго в камере ему не протянуть и такой срок равносилен пожизненному заключению… Через двенадцать месяцев убийца вышел на свободу. Если вы не поняли, что в действительности происходило, добавлю — судья был белым.

На мой взгляд, это классический пример несоразмерной компенсации за обиды и унижения прошлого. Отец не заслуживал, чтобы его принесли в жертву на алтарь политкорректности. Словно им было мало того, что по иронии судьбы его убил один из больных и обездоленных, которым он всю жизнь помогал.

Грут не скрывал горечи. Допив все, что оставалось в бокале, он наполнил его доверху.

Себе я позволила налить самую малость.

— Как страшно, — сказала я. — Но то доброе, что ваш отец сделал, останется. Люди, которым он вернул здоровье, помнят его и еще долго будут ему благодарны.

Грут вздохнул.

— Вы правы, конечно. Иногда трудно предвидеть, чем все кончится. — Он поднял бокал. — Надеюсь, вам это удастся.

— Что вы хотите сказать?

— Иммиграция очень многое изменила в вашей стране. Я слышал, еще недавно в Ирландии практически не было выходцев из развивающихся стран, не считая студентов. А сейчас, наверное, есть города, где немалая часть жителей — иностранцы по происхождению. Среди них всегда найдутся люди, которые упрямо держатся за свою веру и обычаи, — в этом нет ничего страшного, пока такое меньшинство не становится слишком многочисленным. И тогда вы столкнетесь с тем, что значительное число живущих в вашей стране людей не хотят принимать ни ваши законы, ни политическую систему, ни культурные ценности.

— Разве европейские колонисты в Африке вели себя иначе?

— Тушё — вы сразу положили меня на лопатки. Но если понятно, что они ошибались, зачем позволять другим — не важно кому — колонизировать себя теми же методами?

— Смотря что понимать под «колонизацией».

— Объясню на примере инфекционных заболеваний. Полагаю, мы оба согласны, что методы европейцев были зачастую жестокими и кровавыми — скажем, вроде лихорадки Эбола.

Я утвердительно кивнула.

— Однако колонизировать можно и не спеша, втихомолку, почти незаметно — так убивает СПИД. Поймите правильно — эту тему нужно обсуждать. Я здесь всего ничего, но вижу, что проблема существует, а никому до нее дела нет.