Знайте, дорогие бразильские друзья, я видел, как в моей стране рождались такие вот люди. Видел, как они плодились и размножались с ужасающей быстротой. В буржуазном обществе, чей нравственный конформизм дал французским писателям, начиная с Бальзака, сюжеты для стольких романов, вдруг вспыхнула лихорадка острейшего цинизма, оно будто покрылось струпьями, как золотушный больной, и католики заражались так же легко, как и остальные. Первым приступом была война в Эфиопии. Население целых областей истребляли распыляемым с воздуха ипритом — этот способ уже применялся, и весьма успешно, в Австралии для уничтожения грызунов, — шли жестокие репрессии, велись бомбардировки без всякого риска для летчиков, против нищего, не только безоружного, но даже раздетого народа бросили накопленное за несколько месяцев огромное количество боевой техники, — и все это лишь подогревало иронический настрой молодых буржуа, а старые снисходительно на них поглядывали. Рабское заискивание перед сильными, истерическая ненависть к слабым так и хлынули наружу, словно гной из назревшего нарыва. Каждый раз, например, когда в Женеве несчастный негус робко упоминал о договоре с Эфиопией [198] , подписанном двадцатью восемью странами, этих господ охватывало прямо-таки безудержное веселье. Сдержать слово, данное негру, казалось им верхом нелепости, и тысячи священников, вторя этим нечестивцам, отреклись от бедного народа, чуть ли не двадцать веков назад обращенного в христианство и внявшего проповеди Евангелия от святого Фомы, народа, еще в I веке давшего миру мучеников за веру. В то самое время, когда Пий XI [199] обличал политическую безнравственность и бесстыдство, почти все итальянское духовенство старалось оправдать эту позорную войну при помощи весьма запутанных с виду казуистических построений, которые сводились к следующему: «Убийство негра, даже если он христианин, — совершеннейший пустяк по сравнению с убийством важного господина, украшенного орденами и имеющего счет в банке, особенно если этот негр настолько испорчен, что владеет рабами, вместо того чтобы самому быть рабом».

Я уже приводил в «Больших кладбищах под луной» весьма характерный отрывок из записок Витторио Муссолини — сына дуче, офицера итальянских военно-воздушных сил, который участвовал в эфиопской кампании. Повторяю эту цитату здесь.

«Я ни разу не видал большого пожара, — заявляет он, — хотя в детстве часто бегал поглазеть на место происшествия, вслед за пожарными машинами… Может быть, именно потому, что стал известен этот пробел в моем воспитании, самолет 14-й эскадрильи и получил приказ подвергнуть бомбардировке зажигательными бомбами территорию, прилегающую к Аддис-Абебе. Надо было… поджечь леса, поля и деревушки. Зрелище получилось просто захватывающее… Едва коснувшись земли, бомбы взрывались в клубах белого дыма, к небу вздымалось гигантское пламя, разом вспыхивала сухая трава. А животные! Господи, ну и носились же они!.. Когда бомбоотсеки опустели, я начал швырять бомбы руками прямо из кабины… Оказалось, это интересно. Попасть в большую „заребу“, окруженную высокими деревьями, нелегко. Я целился очень тщательно, но угодил в точку лишь с третьего раза. Увидев, что крыша загорелась, бедняги выскочили из хижины и, как безумные, ринулись прочь… Четыре-пять тысяч абиссинцев очутились в огненном кольце и погибли от удушья. Жарко было, точно в преисподней: дым поднимался на немыслимую высоту, в черном небе полыхали красные отблески пламени» {40}

Да соблаговолит читатель поразмыслить над этими знаменательными записками. Прочитав их, он, быть может, поймет, почему до сих пор прекрасно информированные высшие духовные власти умалчивают о жестокостях, творимых фашистами. Поскольку Гитлер шел вслед за Муссолини, дух и методы ведения итальянскими фашистами войны в Эфиопии — войны, которую благословило высшее итальянское духовенство и одобрили католики всего мира, — целиком и полностью унаследовали немецкие фашисты.

Перевод О. П. Лускиной

Декабрь 1942 г.

Если верить последним сообщениям, высадка американцев [200] успешно продолжается. Сегодня, как и в тот, уже далекий день, когда до нас дошло известие о трагедии у Мерс-эль-Кебира [201] , я хочу отвлечься от мысли о поредевших экипажах, горящих или тонущих кораблях, чьи прославленные имена воскрешают прошлое, совершенно неизвестное молодому победоносному американскому флоту. Одно лишь важно мне теперь — чтобы стерто было пятно с нашей чести, чтобы Франция так или иначе вновь вступила в войну, ибо война абсурдная и даже неправедная лучше позорного мира. Поймите же меня, дорогие бразильские друзья, постарайтесь понять меня в этот решающий час, даже если мой голос слегка дрожит от волнения. Я не хочу, чтобы вы принимали меня за простака, благоговейно внимающего, как Евангелиям, всем пропагандистским лозунгам демократий. Говоря о бесчестье моей страны, я прекрасно осознаю, что отвратительная капитуляция 1940 года в Ретонде была не более отвратительна, чем капитуляция 1938 года в Мюнхене, и если я считаю Лаваля реалистом — то есть негодяем, — то я ничуть не склонен считать идеалистом Гувера или любого другого из тех плутократов-изоляционистов, которые только что дали Рузвельту испытать на себе неблагодарность всеобщего избирательного права [202] , что известна, впрочем, этому великому человеку лучше, чем мне, и к которой он, вероятно, был морально готов. Верно, что Францию начиная с 1918 года много раз предавали ее бывшие союзники. Верно, что зловещий Лаваль, являющийся сегодня агентом Германии, был во время войны в Эфиопии не только агентом Муссолини, что прямо-таки напрашивается, но и своим человеком для американских сенаторов, которые, чтобы сделать недействительной санкцию на продажу нефти, поспешили проголосовать за пресловутый закон о нейтралитете, пошедший на пользу фашистской Италии [203] , а также своим человеком для английских консерваторов, традиционно враждебных к средиземноморской Франции. Верно, что в самом начале гражданской войны в Испании Чемберлен поддержал генерала Франко против нас и таким образом определил нашу судьбу. Все это мне известно, мои дорогие друзья, но я знаю также, что Франция остается Францией, я ни минуты не думал, что чье-то предательство может служить оправданием нашему предательству. Изменяя своему слову, та или иная нация унижает только себя, тогда как бесчестье нашего народа отозвалось во всех сердцах. У вишистской буржуазной коалиции не было иной цели, как заставить мою несчастную страну примириться с бесчестьем, и если бы она в этом преуспела, то весь мир был бы готов принять мир по-немецки, мир «нового порядка», постыдный мир. Постыдный мир! Еще несколько месяцев тому назад он угрожал нашему народу. За всю историю Гитлер — единственный из врагов моей родины, кто претендовал подчинить ее себе с помощью гнусных благодеяний, купить ее ценой чести. Если бы Германия стала господствовать в Европе, мы были бы, вероятно, самым жирным из ее рабов. Господь не допустил страшнейшего несчастья, покоренная Франция не уснула на плече своего завоевателя. Вновь льется кровь, вновь тонут и взрываются корабли. Тем лучше! Присоединятся ли африканские эскадры и войска к де Голлю или будут смяты огнем союзнических пушек, что бы там ни было — неважно! Все лучше, чем постыдный сон согласия, смирения, забвения: отныне, чего бы это ни стоило, Франция не должна больше погружаться в сон.

Франция не должна больше погружаться в сон. И не нужно доверять ее убаюкивателям. Дорогие бразильские читатели, мне странно, что в этом победном гуле вот уже несколько дней так часто мелькают имена Петена, Дарлана [204] , Вейгана [205] … Друзья, полагающие себя хорошо информированными, вот уже несколько месяцев предвещают мне скорое официальное признание генерала де Голля. Мне всегда казалась достойной уважения вера этих честных граждан в правоту и справедливость демократии, но медлительность, с которой до сих пор при столь благоприятных обстоятельствах совершается эта справедливость, побуждает меня попытаться в скором будущем высказать мои самые глубинные мысли по этому поводу или скорее просто мою мысль, ибо она достаточно ясна, чтобы можно было без труда разглядеть ее целиком. Я стараюсь принести на службу моему отечеству здравый смысл, не больше и не меньше, — здравый смысл и честь.

Перевод И. Ю. Истратовой

Январь 1943 г.

Я никогда не спешу, как думают, или притворяются, будто думают, некоторые люди, вовсе не читавшие моих статей, поверять публике свои мысли: мне было бы слишком стыдно противоречить самому себе каждые две-три недели, подобно многим моим собратьям. Я не профессиональный журналист, обязанный по долгу службы во что бы то ни стало ежедневно информировать читателей; значит, имея возможность обдумать тему, а потом уже браться за перо, я был бы достоин презрения, если бы не считал, что несу ответственность за каждую написанную страницу.

Кое-кому из друзей угодно удивляться моему молчанию: я до сих пор ничего не сказал о гибели адмирала Дарлана. Сам факт, надо признаться, не представляется мне значительным, это всего лишь один из эпизодов (и его нетрудно было предвидеть) гигантской интриги — высадки американцев в Северной Африке [206] , интрига эта была скорее дипломатической, чем военной, и скорее политической, чем дипломатической, впрочем, нам никогда не познать ее тайну до конца, ибо тайна эта сокрыта «от глаз людских в глубоком мраке», по выражению Шекспира. Я не преподаватель этики, но даже владей я искусством ее преподавать, надеюсь, у меня хватило бы здравого смысла не подходить к такому делу с ее мерками. Подобные операции правительства официально признают только в случае благополучного исхода, хотя их подготовку и проведение всегда поручают проходимцам. История, словно огромный город, сбрасывает нечистоты в клоаку, и людям брезгливым не стоит гулять там с фонарем.

Дорогие читатели, я пытаюсь увидеть события такими, каковы они на самом деле. Естественно, вы вольны их видеть в ином свете. Вы можете, если угодно, принимать старых лис в политике — Дарлана, Ногеса [207] , Буассона — за людей с чистой совестью, жертв благородных иллюзий. В нескольких словах, шедших от самого сердца, американские генералы просветили этих честных вояк, и все они, французы и американцы, упали друг другу в объятия с криком: «Да здравствует Франция!»