— Слушаю.

— Говорит полковник Волков… Госбезопасность… Анадырь.

Обычно он никогда не представлялся так, но сейчас нужны сильные меры, чтобы заставить этих людей приподнять задницы.

— Слушаю, — повторил голос.

— Открыто движение по какому-нибудь шоссе?

Смех.

— Что имеете в виду, под «каким-то» шоссе? У нас только одно шоссе. И оно закрыто.

— Когда откроется движение?

В трубке послышался глубокий вздох.

— У нас сейчас всего шесть человек. На шоссе двухметровый слой снега. Чтобы очистить шоссе, нужно вызвать войска из Хабаровска. А снег все еще идет.

— Мой самолет на поле?

— Какой самолет?

Нужно быть терпеливым, подумал Волков. Не нужно впадать в ярость.

— Антонов, — ровно сказал он. — Мы прилетели восемнадцать часов назад. Был буран и нам нужно было топливо.

— Здесь буран не прекращается уже десять дней, — сказал голос. — Да… у нас стоит Антонов. Такие самолеты у нас редкость, так что он, наверное, ваш. Но вам от него никакой пользы. Он промерз насквозь, кроме того, у нас нет взлетной полосы, да и радар не работает.

— Почему?

— Кабели порвало ветром. Восстановить их невозможно. К тому же все операторы ушли.

— Почему?

— Офицер на радарной станции — чукча. Его фамилия Котергин. Впрочем, в этой дыре все чукчи. Вчера он собрался и ушел. Все солдаты операторы ушли с ним.

— Куда? — Волков почувствовал страшную усталость. Если бы удалось связаться с Москвой…

— Как куда? — спросил голос, — Вы не знаете? На восток.

— А вы не чукча?

— Нет. Я из Ленинграда. Если бы я был чукчей, меня бы здесь не было.

— Почему же вы остались?

— Черт бы меня побрал, если я сам понимаю.

— Посмотрите на них, — сказала Дайана. — Я никогда не видела ничего подобного. Куда это они идут?

Из окон отеля была видна улица, по которой лился поток машин, снегоходов, собачьих и оленьих упряжек… Весь транспорт был нагружен домашним скарбом, брезентовыми палатками, ящиками. В коридорах и вестибюлях отеля толпились люди, кричащие, ругающиеся, жестикулирующие. В отеле уже нельзя было достать пищи. Солдатов и Валентина в пустой кухне нашли черствую буханку хлеба и банку болгарского повидла. Этим они и позавтракали, пока ждали Волкова.

— Это почти все чукчи, — сказал Бисби. — Совсем мало эскимосов.

Дайана с любопытством рассматривала этих людей — в теплых анораках и меховых шапках. Некоторые были с непокрытыми головами и тогда можно было видеть их гладкие черные волосы, спускающиеся на лоб. Возле отеля стояли две женщины. Одна из них повернулась к окну, и Дайана увидела черные полосы на лбу, щеках и подбородке. Бисби заметил удивление Дайаны.

— Татуировка. Многие все еще делают это. Как и эскимосы. Но у эскимосов другой рисунок.

— По этим рисункам они и отличаются? На мой взгляд, и чукчи и эскимосы абсолютно одинаковы.

Бисби ухмыльнулся.

— Я плохой антрополог. Но я знаю, что в чукчах течет кровь монголов, индусов… но они не эскимосы. Впрочем, возможно, истоки у них одни. Ведь у них языки похожи, и жизненный уклад, техника охоты, обычаи.

— Неужели они еще охотятся по-старому?

— Некоторые да.

— У нас организованы рыболовные артели, охотничьи п оленеводческие колхозы, — сказал Солдатов, включаясь в разговор.

Бисби рассмеялся, не скрывая презрения.

— Покажите мне чукчу или эскимоса, который говорит, что он верит в ваши артели и колхозы, и я докажу, что он лжет. Эскимосы и чукчи тысячи лет живут коллективами, задолго до вашего Ленина.

— Сейчас все изменилось. Чукчи вошли в новый мир, они стали частью СССР. У нас есть чукчи врачи, учителя. Директор Института металлов в Магадане — чукча. Есть чукча в Академии наук. Он блестящий лингвист. Они вышли из Каменного века, но они часть нашего общества.

Бисби показал на окно.

— Тогда куда же они идут? — спросил он. Солдатов молча смотрел в окно.

— Мы здесь далеко от Москвы, — сказал Бисби. — В самой дальней точке СССР. И всего в четырехстах милях от Аляски и США. Я не думаю, что чукчи испытывают чувство солидарности с вами. Вы создали этот автономный округ, и чукчи понимают это буквально. Они уходят. Совершенно автономно.

— Значит, они уходят, чтобы погибнуть, — сказал Солдатов. Впервые он не сдержался, и в голосе его прозвучал гнев.