Там его встретит слепая женщина, нищенка. Ее надо будет отвести в церковь. Оттуда — сама скажет куда. Она очень хорошая женщина.

— Мадам Данжу — твоя мать. Ты меня понял?

Павлик научился не задавать вопросов, поэтому он только кивнул головой.

— Веди себя осторожно, — сказала Мари. — За ее домом следят уже второй день. Гестаповцы надеются, что возьмут ее не одну.

Тронше, семнадцать. Не двор, а грязный колодец. Темная, неосвещенная лестница. Третий этаж. Дверь справа. Что это за женщина? Действительно ли она слепая? Нищенка… Почему же за ней охотится гестапо? Не любопытствуй, Павлик. Не надо. Больше, стало быть, не положено тебе знать.

Маленькая передняя, заваленная всякой всячиной. Сутулая женщина в черных очках, с грязным, давно не мытым лицом. Одета в рванье.

— Бонжур, мадам Данжу, — поздоровался с ней Павлик. — Вам нравится серебристый ландыш?

— Серебристый ландыш? — переспросила слепая. — Мне? Не очень. Я предпочитаю розы. — Она подошла к нему, положила на его плечо мягкую, теплую руку. — Я рада тебя видеть, Гаврош. Много хорошего рассказывали мне о тебе. Подай мне, пожалуйста, мою палку. Она там, за вешалкой стоит.

«Она в самом деле слепая», — подумал Павлик, взглянув на черные очки.

— Возьми меня за руку, — сказала тихо слепая, закрыв за собой дверь.

Они вышли через черный ход во двор и оттуда выбрались на улицу. Церковь Мадлен была близко, но Павлик заранее знал, что пройти это небольшое расстояние будет нелегким делом. — Ведь гестаповцы засекли квартиру мадам Данжу, следят за каждым ее шагом! Так и получилось. Только они показались на улице, из встречного потока прохожих вынырнул здоровенный, не внушающий доверия длинноволосый детина в белом костюме. Не сводя с них глаз, он поравнялся с ними, зашагал рядом. Павлик его заметил и тотчас вступил в роль любопытного мальчишки, впервые попавшего из глухой провинции в Париж. Разинув рот, расширив глаза, он с необычайным интересом принялся рассматривать витрины магазинов, людей, автомобили, двухэтажные троллейбусы. Помогала ему мадам Данжу. Она начала задевать палкой ноги пешеходов. Худенький старичок с ястребиным носом устроил за это Павлику скандал.

— Ты зачем, болван, на людей слепого человека ведешь? Хочешь, чтобы я полицейского позвал?!

— Месье, извините, пожалуйста! — сказала виновато слепая. Лицо ее стало злым. Задыхаясь от сильного приступа кашля, она обрушилась на Павлика: — Когда ты, разиня несчастная, человеком станешь?! Учишь, учишь— убей его, не помогает! Чего молчишь, ничтожный мальчишка? Тебя же спрашивают! У-у-ух! — замахнулась ока палкой на Павлика. — Царица неба и земли, дева пречистая, матерь божия, заступница наша, избавь меня от этого негодника!

Длинноволосый детина в белом костюме еще раз пристально заглянул мадам Данжу в лицо, скривился и поспешно подался в сторону,

— Ушел, — тихо прошептала слепая и перекрестилась.

«Видит. Она видит», — искоса поглядывая на нее, решил Павлик.

Исчез длинноволосый детина — выплыла подозрительная дама вся: в голубом. Шляпка, крепдешиновое платье, перчатки, серьги, вуалетка. Она открыла сумочку, будто хотела посмотреть на себя в зеркальце, но обмануть Павлика ей не удалось. Он перехватил её косой взгляд, который она кинула на слепую, и ответил на хитрость хитростью. Остановился, делая вид, что решил непременно узнать, что находится в ее сумочке.

Павлик сделал вид, что решил непременно узнать, что находится в сумочке дамы.

— Опять мух ловишь! — закричала на него слепая, сердито дернув вперед. — Обожди, дрянь такая, я из тебя кишки выпущу!

Дама в голубом брезгливо сжала губы, отвернулась и растаяла.

Они прошли еще два квартала, и перед ними наконец открылась площадь, в глубине которой горели золотом купола церкви Мадлен.

— Церковь, — тихо сообщил Павлик.

На площади тут и там взметались в воздух одна за другой стайки воробьев. Павлик, следя за ними, подумал: «Как в Пятихатках, Воробьи всюду одинаково чирикают». Им сразу овладела тоска. Маленькие птички напомнили ему о далекой родной земле.

Слепая и Павлик подошли к широкой мраморной паперти, поднялись на нее. Здесь они затерялись в толпе богомольцев, нищих и калек.

В штаб Жюля Моно ввели пленного. Высокий, заросший густой бронзовой щетиной, он выглядел изможденным. Темные круги под глазами, впалые щеки говорили о том, что этот человек многое перенес.

— Кто вы? — спросил у него командир отряда.

Пленный внимательно посмотрел на француза и не

спеша ответил:

— Я немец.

Стоявшая у дверей худенькая девушка с автоматом в руках подтвердила:

— Да, он немец. Он сам пришел…