Шрифт:
– Алимов на месте?
– У себя… – ласково ответила секретарша. Продолжая улыбаться только глазами, прошла к шкафу походкой гусыни, колыхая массивными бедрами.
Палин вошел к Алимову, открыв две двери и миновав неширокий тамбур.
Кабинет Главного – четыре палинских. Метров пятьдесят пять. Во весь пол – темно-зеленый палас, крапленный черным. На стенах – технологическая схема в цвете на голубой батистовой кальке… «Смахивает на персидский ковер…» – мелькнуло у Палина.
Огромные фото реакторного и турбинного залов, картограмма активной зоны атомного реактора, тоже на голубой кальке и в цвете, напоминающая раскладку под вышивку ришелье.
Стол завален бумагами вразброс. Кажется, что Алимов сидит несколько выше положенного, словно у стула подставка.
«Если это продуманно, то ловко… – про себя отметил Палин, решительно проходя и садясь в кресло. – Подчиненный сразу видит, с кем имеет дело…»
– Я тебя слушаю, Владимир Иванович, – сказал Алимов и почти через весь стол наклонился к Палину, пожимая руку и непрерывно кивая малиновым лицом, полным подобострастия. Впечатление, будто нюхает воздух.
Лицо у Алимова плоское, сильно пористое, лоб низкий и, кажется, вот-вот зарастет волосами. Стрижка бобриком у самых бровей. Равномерный серебряный проблеск.
Палин в упор смотрел в глаза Алимову. В них вымученное выражение внимания, но какое-то застывшее, отрешенное.
«Декорация… – подумал Палин. – Через такую шторку внутрь не заглянешь…»
– Станислав Павлович!
– Я тебя слушаю, слушаю… – подбадривал Алимов. Голос глуховат.
– Я буду прямо… Без лирики… И ты, и я ведь работали на таежных объектах…
По лицу Алимова мелькнула тень, однако глаза стойко держали прежнее выражение. Он мелко кивал, дергая носом, будто вынюхивал, что же сейчас скажет Палин, и глухо подтвердил, дугообразно мотнув головой слева направо.
– Работали… Было дело… – И улыбнулся. Улыбка виноватая. – Бомбашку варили… Ну и что?
– Реакторы чем охлаждали?
– Речной водой напроток… Ну и что?.. Так то ж какое время было? Ничего не знали… Сам Борода не уберегся… Чего уж там… Внешняя дозиметрия в твоих руках была, тебе известно не хуже моего… Теперь ведь не так. Научились мерить активность…
– Научились, говоришь?! – Палин негодующе перевел дыхание. – А как же этот сброс в море?.. – «Серо, неубедительно… Разве этим его проймешь?.. Ему бы про Соуши, Порошино да Марьино… Но нет… Все это „давно и неправда“… Сегодня правда – это черная труба и готовность сбрасывать радиоактивную грязь в море…»
– Ты снова про эту трубу?! – удивленно воскликнул Алимов, нырнув головой уже справа налево, и выпрямился, отпрянув на спинку кресла. На этот раз глаза его выражали деланное негодование. – Тебе же ясно было сказано на оперативке: нормы радиационной безопасности нарушены не будут. Разбавление обеспечим… Контроль, разумеется, за тобой. Тут уж ты моя правая рука…
– Хорошо! – Палин почувствовал, что перестает владеть собой. – Возьмем кусок дерьма и бросим его в котел с борщом. Несъедобно? Думаю, спорить не станешь… Теперь иначе. Растворим ту же массу дерьма в некотором количестве воды и – в тот же котел… Есть разница?! Нет! Качественной разницы нет. В этом весь фокус… Бесспорно выпадение радиоактивного осадка. И чем мощнее разбавление, тем шире факел загрязнения морского дна…
Алимов криво усмехнулся.
– Ты остряк, Володя. – В глазах промелькнула задумчивость. Сказал заговорщически: – Я тебя понимаю. Ты отвечаешь в первую голову. Но ведь, в конце концов, отвечаю и я. И с меня главный спрос… Положение безвыходное – стране нужна энергия! Нефть… Валюта…
«Что ты мелешь!.. – думал Палин. – Настоящую энергию ты выдашь не ранее, чем через полгода. И после ввода блока спецхимии».
Алимов виновато развел руками.
– Звонил начальник главка Торбин. Приказал пускать блок…
– Вот и выходит, что я кругом дурак! – в сердцах сказал Палин, вставая с кресла.
Алимов вскочил. Выбежал на палас. Усиленно нюхая воздух, тряс Палину руку, приговаривая:
– Ну что ты, что ты! Ты у нас зубр дозиметрии!.. – А глаза просветлели и искрились, и в них читалось: «Конечно же дурак… Дурак! Воистину дурак!»
И все же Алимову показалось, что невольный выкрик Палина в финале означал капитуляцию. «И слава богу! Слава богу!..»
2
Дома вечером Палина не покидало то же самое чувство, которое родилось в нем сегодня утром, а к концу дня как бы развернулось и окрепло и ощущалось им как-то особенно внове. Да, да. Это потому, что он увидел вдруг всю картину в целом и понял, определил свое место в ней. И место это не из последних… Нет, не то, чтобы это его воодушевляло, нет. Волновало другое: он все же кое-что может сделать, чтобы помешать содеяться злу… Он это хорошо теперь видит… И не имеет права бездействовать…
«Ах, как жаль, что бросил курить! – с сожалением подумал он. – Сейчас бы насосался дыму, слегка успокоился… Обдумал…»