Джеймс покачал головой. Хотелось сесть на кровать рядом, обхватить узкие плечи и привлечь к себе. Хелен переоделась в какую-то бесформенную рубашку – скорее всего, мужскую, а он-то мечтал о белом кружевном белье. И все равно нашел ее неотразимой. Но надо держать себя в руках. Поэтому не шевельнулся.

– Понятия не имею, – более спокойно ответил Рафферти. – Происходившее тогда очень похоже на ваш ночной кошмар – и град пуль из автомата, и жуткий вой какой-то дряхлой дворняги, который в конце концов и привлек внимание.

– Шутите, – побледнела Хелен.

– Наверное, вы читали об этом и забыли, – пожал плечами Джеймс. – Свидетели утверждали: если бы собака так не выла, в гараж еще долго никто бы не заглянул.

Рафферти не ожидал от Хелен такой реакции. Он-то решил, что незамысловатая правда успокоит. Вместо этого Хелен вздрогнула и вскрикнула с беспредельным страданием, предоставив Джеймсу прекрасное оправдание для дальнейших действий.

Он взобрался на высокую кровать и притянул перепуганную прокуроршу к себе. Она охотно нырнула в надежные объятья, и он почувствовал ледяной страх, сковавший дрожащее тело, и лихорадочное биение сердца под тонкой хлопковой футболкой. «Просто подержу ее минутку», – сказал себе Рафферти. Он всегда умел не терять самообладания, справится и сейчас. Всего одну минутку, просто чтобы успокоить.

Да и единственный утешающий поцелуй никому не повредит. Если коснуться губами виска и уткнуться в пушистые благоухающие пряди, может, она и не заметит. Никто не пострадает. Даже если взъерошить густые волосы на затылке и склониться к прелестному лицу, он не нанесет непоправимый ущерб. Пусть она и смотрит распахнутыми серьезными глазами, а рот, побелевший и влажный, слегка приоткрыт. «Я же не собираюсь целовать ее, правда?»

К черту все. Рафферти коснулся восхитительных губ, и все благие намерения улетучились, как дым. Джеймс упивался самыми сладкими устами, которые когда-либо пробовал, застенчивыми, слегка неуверенными, но более чем нетерпеливыми. Хелен пылко обвила сильную шею, отвечая с удивительно невинным энтузиазмом, но ведь Рафферти уже догадался, что опыта у недотроги маловато. Когда он просунул язык между зубами, Хелен подскочила, и он уже ожидал, что она начнет вырываться.

Но ничего подобного. Хелен только прильнула еще плотнее, затем, следуя его примеру, робко коснулась его языка своим, и тут Рафферти понял, что готов взорваться от неистовой страсти.

Толкнул прокуроршу на простыни и накрыл собой, наплевав на здравый смысл. Под слоями пушистых белых покрывал ощутил хрупкую плоть, нежную, мягкую и трепещущую, и невыносимо захотелось отбросить в сторону одеяло, а затем сорвать с Хелен одежду. Затеряться в стройном теле и восхитительном рте. «Надоело думать о последствиях, у меня, черт побери, осталось только двадцать четыре часа». Рафферти жаждал эту женщину, именно эту, с такой силой, что всего трясло. И она тоже дрожала и тоже от страстного желания. Поэтому не существовало никаких причин размыкать ее руки на своей шее, отрывать от себя тонкие пальчики, прерывать поцелуй и отстраняться, но Рафферти все же отодвинулся. Хелен уставилась на него широко раскрытыми от возмущения, неудовлетворенного желания и разочарования глазищами.

– Ты так же хорошо, как и я, понимаешь, что это плохая идея, – произнес Джеймс, поражаясь потрясению в собственном голосе.

Ни один из них не шевельнулся. Хелен так и лежала в центре постели, под мягкой хлопковой рубашкой вздымалась и опадала грудь. Джеймс тоже не поднялся с кровати, хотя твердо знал, что должен. Очевидно, какая-то мазохистская часть души заставила остаться так близко от желанной женщины, чтобы продемонстрировать умение владеть собой.

– Почему? – наконец прошептала Хелен, одновременно бессильно и смело.

– Потому что завтра утром меня здесь не будет. Не хочу уезжать, но в этом деле у меня нет права голоса. А ты останешься одна, мучаясь вопросом, не совершила ли дурацкую ошибку, и, что еще хуже, начнешь ненавидеть себя.

– Нет, не начну.

Она медленно села и снова, черт возьми, оказалась почти вплотную к нему.

– Разве ты не знаешь, что люди гораздо сильнее сожалеют о том, чего не сделали, чем о том, что совершили?

– Хелен, ты не для одноразового перепиха. Ты из тех женщин, которые достойны верности, нежности и надежного будущего. Я же не смогу дать тебе вообще ничего.

Печальная улыбка, изогнувшая бледные губы, едва не уничтожила Джеймса.

– Почему это я тебя уговариваю? – лукаво спросила упрямица. – Разве не должно быть наоборот?

Рафферти заставил себя прикоснуться к ней только для того, чтобы доказать, что в состоянии держать себя в руках, обхватил ладонями милое лицо и посмотрел на соблазнительницу сверху вниз.

– Леди, я разобью вам сердце.

– Мое сердце, Рафферти? Или волнуешься за свое собственное? – спросила Хелен, смешинка в глазах сочеталась со слабым отблеском тревоги.

И тут Джеймс содрогнулся. Он мог бы полюбить эту женщину. Эту невозможную, застенчивую, жесткую, смелую женщину. Мысль пугала до чертиков. До сих пор он равнодушно относился к исчезновениям, когда приходило время, просто потому что никого не оставлял за спиной. Если позволить себе заботиться о Хелен, полюбить ее, а затем поневоле покинуть, то он просто погубит себя. С таким же успехом можно приставить пистолет к виску.

– У меня нет сердца, Хелен, – погладил он нежные щеки большими пальцами. – Нечего разбивать.