Шрифт:
…КОГДА ЧАСТНЫЙ КАПИТАЛ ХВАТАЕТ ЗА ГОРЛО И НАХАЛЬНО МЕЛЕТ ПРОЛЕТАРСКУЮ ПШЕНИЦУ…
Комсомольцы отложили в сторону ложки. Из кузницы выглянули два цыгана: один кузнец, другой цыган привел ковать лошадь.
Живцов до колена ушел в солому, он размахивает руками:
…КОГДА МЕЖДУНАРОДНЫЙ КАПИТАЛ НЕ ДОПУЩАЕТ НАС ВОССТАНОВИТЬ МЕЛЬНИЦУ…
Полукругом оставленные ложки.
Под столом девка толкает соседа. Нога парня недвижима. Копыто лошади дергается в руке кузнеца.
Живцов по пояс ушел в солому. Пыль и солнце…
…КОГДА КИТАЙСКИЕ БРАТЬЯ ОБЛИВАЮТСЯ КРОВЬЮ…
Лицо рикши — страшное, голое, черное, круглое, как отполированный чугунный шар, по которому стекают потоки солнца и пота.
Комсомольцы встали, подошли к омету. Молодые спины, молодые головы, крутые вихры.
В ЭТО САМОЕ ВРЕМЯ — ВЫ…
Разрезанный калач с изюмом.
Рикша упал и на четвереньках лезет, лезет прямо на Живцова. Лицо Живцова. Блуждающие глаза, вдохновение его ищет выхода, вдохновению его нужно прорваться, и оно прорывается.
А ПОТОМУ ОБЪЯВЛЯЮ ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ ЧЛЕНОВ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА МОБИЛИЗАЦИЮ НА ЗАЩИТУ КИТАЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ДОБРОВОЛЬЦЫ, ПОДЫМАЙ РУКИ!
Руки комсомольцев взлетают кверху. Саша Панютин поднимает искалеченную руку. На небе, на пламенеющем облаке — рука Панютина с отрубленным пальцем.
Варя-комсомолка, вязавшая снопы, крепко целует свою соседку.
Лошадь вырвала копыто из рук кузнеца. Цыган вскочил на подкованную лошадь и помчался. Вокруг Живцова смыкается трясущийся веселый лес поднятых рук.
У комсомольцев такие лица, точно они дают клятву. А Живцов…
Живцов понял, что он совершил необыкновенный, совершенно неожиданный подвиг.
Он с каким-то недоумением, по пояс в соломе, отступает перед надвигающимися ликующими товарищами.
Ошалелый цыган скачет по деревенской улице. Ему навстречу две старухи с ведрами на коромысле. Одна старуха большая, другая маленькая.
ВОЙНА!
Крикнул им цыган и помчался дальше.
Маленькая старуха, облитая с головы до пят водой из ведра своей спутницы — большой старухи.
Клубы пыли по дороге за скачущим цыганом.
Ночь в Повареншине. Странная, многозначительная ночь.
В окнах мечутся огоньки.
Дым валит изо всех труб, расстилается по звездному небу.
Луг. Цветы колышутся под луной. По цветам скачет цыган на лошади.
Цветы под лошадиными копытами.
Костер тянется к небу.
У костра на опушке леса — цыганский табор.
Старик, озаренный пламенем костра, рассказывает молодежи историю о великих конокрадах и великих певцах.
Деревенское кладбище. Кресты, облитые луной.
Ерема поспешно копает.
Морда коня в пене.
Цыган подскакал к костру.
Вертясь на вспененной лошади, он кричит:
ВОЙНА!..
Из-под кибитки, обращенной к огню, лицо старой цыганки.
У табора, в лесу, в луже дождевой воды дрожит отражение молодого месяца.
На полу горы убогих деревенских сапог, требующих починки.
Тусклый жировичок освещает хату сапожника.
Он и дочка его, девочка лет десяти, работают лихорадочно.
Старческая рука и детская ручонка вперемежку, изо всех сил, стучат молотками по подметкам.
В окно просовывается чья-то рука, бросает на кучу сапог еще три пары громадных, как дома.
Девочка, у нее полон рот дратвы, поворачивает важное рабочее лицо.
В домах мечутся огоньки.
Карта Китая, освещенная колеблющимся светом свечи.
По карте ползает громадный палец.
Черевков, Тереша и еще один «доброволец» склонились над картой.
Черевков водит пальцем по карте. Он высказывает следующий стратегический план:
ЧЕРЕЗ СИЧЬЖЮУАН ПРЯМО НА ПЕКИН И МАХНЕМ…
Тереша склоняется к тому, чтобы действовать осторожней:
В ОБХОД ЕГО, ГАДА, ВЗЯТЬ.
Плачущая старуха Черевкова складывает пироги в сумку. Сын, желая утешить старуху, берет ее в охапку, вертит во все стороны, пляшет с ней:
ОХ, МАМКА, ЗАВИНТИМ ДЕЛА.
Старуха пляшет, плачет и смеется. Лицо деревенской знахарки. В избе богатея.
Знахарка разлила по стаканам наговоренную настойку из мух, подает ее ужасающимся парням.