— Мам, это мне?

Праздник фуконямского тунца в доме Хамоновых был в разгаре.

— Кушай, сынок, вон какой худющий! Худосочный отпрыск Хамоновых был единственным, кому не опротивел ещё затянувшийся «рыбный день».

— А ничё, можно есть, — сказал отрок ломающимся баском, напряг трёхглавые и потрогал «банки».

Незаменимые аминокислоты делали своё дело. Блу-Фин-Туна, блин!

А Лиза тоже ехала в «Гудини» кушать «роллики». Какой-то придурок на двух колёсах путался под ногами. Байкер Гриша, кто же ещё? «Лиза, я люблю тебя!!!» — вырывалось прямо из сопла его славного байка, самого крутого на свете, а, может, и во всём Мегаполисе. Хамонов катился за ними. «Ничего особенного», — вдруг подумал Хамонов. Это он о Лизке подумал, и сам этой своей мысли оч-чень удивился. Заболел он, что ли? Это ему супруга специю какую-то в тунца подмешала! Отворот-приворот-поворот… Ч-чёрт, ч-чуть правый поворот не пропустил.

Узкие улочки большого города еженощно оглашались воем и рёвом несущихся авто, насколько хватало лошадиных сил. Наглые байкеры тоже надрывали свои моторы и уши горожан, которым не судьба была мирно поспать среди ночи. Ночной рэйсинг был любимым развлечением этой бесноватой публики.

В «Гудини» всё было как всегда. А Хамонов грустил, поедая копчёного угря, которого сам привёз и растаможил только вчера. Было невкусно. Девицы все были тоже как на подбор. Не в его вкусе.

Вот и официанточка, ничего так себе, с формами, склонилась над его столиком, выставляя два цветных бокала.

— Я не заказывал! — мрачно брякнул Хамонов и отвернулся.

Такого с ним прежде не бывало. Хозяин заведения подтянулся за своим авангардом и сделал жест рукой: «Уйди». Перстень блеснул на неаристократической, но весьма ухоженной руке. Девушка с формами растворилась, не оставив Хамонову ни одной вдохновляющей мыслеформы, а ресторатор протянул ему крепкую сухую ладонь и придвинул к себе дизайнерский стул. В его заведении всё было «дизайнерское», включая эппиэренс гостей. Мальчики на входе отрабатывали свои бабки, как надо, и чутьё их не подводило. Почти никогда не подводило. Только-только шум утих вокруг истории с парочкой известных музыкантов на гастролях, которые не заслужили признания прямо на подступах в его «Гудини». Их стиль был слишком неформален для Мегаполиса, а, может, они слишком мало о нём заботились, когда им хотелось поесть. Минимализм минимализмом, но костюмчики у них могли бы быть и подороже. Да что б они в этом понимали, бобики сторожевые! «Дерёвня!!!» (через «йо-о-о»).

Он бы выкосил из своего палисадника всех этих нахальных репортёришек, но ведь реклама!.. Ребятки из телевизора уже суетились вокруг званой и незваной публики, оператор устанавливал свою треногу, а бойкая девочка с микрофоном, а без микрофона она вряд ли прошла бы дресс-код в этом гламурном загоне, поправляла чёлку, становясь в кадр.

— Влад! Ты мне скажешь, если у меня будет чё попало на голове? Уже, да?

— Все в сборе!.. — кивнул ресторатор в сторону средоточия «гламура» всего Мегаполиса и довольно прищурил глаз.

Если хорошо подумать, это был их общий бизнес. Как у классика: «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». «Дровишки» были, вестимо, от Хамонова, эксклюзивно, а подбрасывал их умелой рукой ресторатор. На огонёк слеталась модная публика. Они, публика, то есть, очень фотогенично выглядели в минималистском интерьере. Белый фон с цветными неоновыми бликами благодарно принимал любую натуру. Опустошив все местные и отдельно взятые заграничные бутики, они пришли подержать японскими палочками модные фитюльки из сырой рыбы. И внести свой вклад в рейтинги ночных новостей. Надо сказать, почти все они покупали одежду и еду друг у друга, но это не мешало им проводить вместе время, то есть тусоваться.

Префекты и перфекты производили здесь некоторые… эффекты. Дешёвый каламбур надо продать подороже агентам медиа. Всё равно перепродадут. Тебе же. За большие рекламные деньги.

Канал «36,9» и его неискоренимые папарацци ежечасно замеряли температуру красивой жизни Мегаполиса. Как и средняя температура по больнице, оная укладывалась в условную норму, хоть и подползала к опасной черте. Тунец, к примеру, что подмигивал сам себе в Хамоновском холодильнике и никак не желал становиться артефактом глянцевой сути бытия, в основном, имел температуру холодильника. Иногда он делился градусами с окружающей средой, а потом покрывался изморозью или холодным потом снова и снова.

Он всё ещё был великолепен. Но уже начинал пованивать. Об этом достоверно знал только Хамонов. Некоторые лишь догадывались. Отчего температура самого Хамонова зашкаливала за пресловутую метку: он каждую минуту отирал пот с сиятельного лба, а лицом был красен, как варёный лобстер.

Красный, как пожарная машина, Пупер, с раскалившейся добела крышей, тоже добавлял жару на улицах Мегаполиса. Лизка не умела водить машину. А потому дорога с односторонним движением принадлежала ей безраздельно в любом направлении. Когда она красиво выруливала от любимого бутика, остальные участники движения разъезжались, как глаза с расходящимся косоглазием, и жались испуганно вдоль обоих бордюров, дабы не создавать необоснованных помех её непредсказуемому движению.

— Ну, что, берёшь мою рыбку золотую? — Хамонов вспомнил, зачем пришёл. Ожил Хамонов: Фортуна, кажется, обещала развернуться к нему бюстом..

— Без документов?.. Хамон, ну, ты знаешь, как я к тебе отношусь!.. Выражение довольства не покинуло лица ресторатора.

— Опять двадцать пять! Ну, кто будет у дохлой рыбы документы спрашивать! А, и хрен с тобой! — ответил Хамонов и отвернулся.

Неожиданно для себя он выдал «в эфир» истинную причину внезапной всеобщей нелюбви рестораторов Мегаполиса к деликатесу. Хреном, между тем, тут не кормили. Японский корень васаби вытеснил всё исконно русское.