— И когда же наступит это время?

— А вы не хотите показать ГудНьюсу комнату, в которой он будет жить? — обращаясь к детям, вмешался Дэвид — явно для того, чтобы снять вопрос о черепахах и их способностях.

Поскольку ГудНьюс был, очевидно, не расположен посвящать нас в эту материю прямо в прихожей, Дэвид подхватил его сумки с чемоданами и стал подниматься по лестнице.

По пути он обернулся ко мне.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— О чем я могу думать?

— Временами он порет откровенную чушь. Старайся пропускать это мимо ушей, не зацикливайся.

— Что еще?

— Ты не ощущала вибраций?

— Чего-чего?

— Некоторые люди с повышенной интуицией и возбудимостью — так сказать, интуитивисты — чувствуют исходящие от него вибрации. Другие — упертые реалисты — ничего не чувствуют. Представляешь, какая несправедливость?

— Ну и что за вибрации я должна была ощутить, — раз уж ты считаешь, что они существуют?

— Не я так считаю — они совершенно реальны. Интересно, что мы с Молли сейчас их чувствуем, а вы с Томом — нет.

— Откуда тебе известно, что чувствует Том и чего он не чувствует? И откуда ты знаешь, что чувствует Молли?

— Ты обратила внимание, что Том вел себя с ГудНьюсом неделикатно? Да и ты… Если бы он улавливал вибрации, то не вел бы себя так грубо. Молли была вежлива. Она освоила правила за первое посещение.

— Значит, я ему еще и нагрубила?

— Да нет. Просто ты была скептично настроена. Отнеслась к нему с недоверием.

— Выходит, так с ним нельзя? И что я сделала не так в обращении с нашим гуру?

— Пойми, ты не можешь видеть того, что видно ему. Для этого нужно иметь внутреннее зрение.

— Думаешь, я слепая?

Непонятно, с чего я вдруг забеспокоилась, но, похоже, эта встреча задела меня. Мне стало интересно, о каком зрении идет речь и что он такого видит. Мне как будто захотелось оправдаться перед Дэвидом, ну, что я тоже принадлежу к людям, которые способны видеть это что-то — непонятно, что именно.

— Успокойся. Ничего плохого в этом нет. То, что ты не видишь, вовсе не значит, что ты плохой человек. Это другое.

— Из твоих слов это не следует. Значит, со мной что-то не так. Потому что все, что я увидела, — это пирсинг, проколотые брови — и больше ничего. Никакой ауры.

— Не все сразу.

Улыбнувшись знакомой блаженной улыбкой, которая появилась у него в последнее время, Дэвид присоединился к остальным.

— Есть еще одна проблема, — заявил Дэвид, когда все собрались на кухне.

— Печально слышать, — обронила я.

— Кровати, — сказал ГудНьюс. — Они меня не совсем устраивают.

— Ах вот оно что, — ответила я. — А по-моему, они нормальные, раз уж мы все-таки на них спим. — Я постаралась сказать это твердым и безразличным голосом, таким же сухим и светлым, как сухое белое вино, но, боюсь, получилось что-то близкое к уксусу.

— Каждый делает то, что считает нужным, — сказал ГудНьюс. — На мой взгляд, это слишком мягкие постели. Они вас размягчают. Уводят вас в сторону от реального положения вещей.

— И что это за реальное положение вещей, позвольте поинтересоваться?

Дэвид бросил на меня укоризненный взгляд. Не тот, давешний, полный ненависти и презрения взгляд «чтоб ты сдохла» — нет, это был взгляд нового Дэвида, что-то вроде: «Как ты меня разочаровала». На миг меня посетила ностальгия по тем далеким временам, когда ненависть была привычной подоплекой нашего общения. Золотые времена лютой искренней ненависти, где вы, ау!

— Это серьезный вопрос, Кейти, — изрек ГудНьюс. — Не знаю, готовы ли вы к серьезному ответу.

— Ты же готова, правда, мамочка? — присоединился ко мне верный Том, демонстрируя свою лояльность.

— В любом случае, — встрял Дэвид, — надо будет вынести кровать из комнаты для гостей, где расположится ГудНьюс. Иначе там мало места, чтобы спать на полу.

— Очень хорошо. И куда мы ее вынесем? Куда определим эту «лишнюю» мебель?

— Можно поставить в мой кабинет, — предложил Дэвид.

— А можно и мою кровать вынести? — поинтересовалась Молли. — Мне она тоже не нравится.