Потом мы плечо к плечу сидели на куче кокса, и мир постепенно становился проще, уходили меланхолия, грусть, усталость, тоска. В какой-то момент Джошуа сказал:

— Послушай, Струна, а что, если мы не позволим закопать Свена? Я никогда его не спрашивал, но он, наверное, не хотел, чтобы его червяки сожрали. Привезем его в Панков, попросим Норберта, чтобы он сжег его, как положено, а прах соберем в кубок. Мой отец когда-то провез контрабандой через немецкую границу прекрасный старинный кубок из Иерусалима. Он мне так понравился, что я его купил. Соберем в него прах Свена и спрячем где-нибудь здесь, в котельной. И когда будем расслабляться, он всегда будет с нами. Что ты об этом думаешь, Струна? — спросил он, толкая меня локтем под ребра.

— Что ты несешь, Джошуа?! Тебя, видно, пробрало по полной программе. Как ты себе это представляешь?! Что мы, выкрадем Свена ночью из морга и увезем на тачке Норберта? А тот сделает из печи в Панкове крематорий? Ты либо умом тронулся, либо окончательно окосел!

— Ладно, Струна, не нервничай, — сказал Джошуа, — я просто предложил…

Он вытащил из кармана еще пакетик и протянул мне свой айпод.

— Струна, скажи, только честно, правду ли говорит Шмидтова, будто ты в Москве искал какую-то украинскую лесбиянку, которую до этого и в глаза не видел?

— Да, правда.

— Но зачем? Заскок у тебя случился или ты наконец-то действительно рехнулся? Сказал бы, и я нашел бы тебе в Берлине столько украинских лесбиянок, что у тебя на всех сил бы не хватило.

— Дело не в этом. Не в сексе.

— Тогда зачем ты ее искал? С женщинами рано или поздно все сводится к сексу.

— Джошуа, ты начинаешь меня доставать! Тебе пора остановиться. У тебя сегодня плохой приход.

— Спокойно, Струна, спокойно. Я педик, поэтому могу ошибаться. Ты ее нашел?

— Нет. Не нашел. Но найду! Вот похороним Свена, и я туда вернусь.

— Не кипятись, я всего лишь спросил.

— Прости. Видишь ли, лесбиянка была всего лишь предлогом. Это запутанная история, как и почти все здесь, в Панкове. Но пока я искал ее, встретил одну женщину, которая… ну, не знаю, как это сказать. Может быть, ту, которая чаще всего приходит мне на ум, когда я слушаю музыку. Именно из-за нее я хочу туда вернуться. Ты понимаешь меня, Джошуа? — спросил я, глядя ему в глаза.

— Кажется, да, Струна. Если она для тебя связана с музыкой, значит, ты влип. А нет ли у нее младшего брата? — спросил он с улыбкой.

Мы разразились смехом. Конечно, Джошуа меня не поймет, ведь для него любовь — это нечто запредельное.

Потом он подключил к айподу наушники. Мы курили сигареты и слушали Чайковского и Шумана.

Под утро, когда серый рассвет продирался сквозь темноту, я стоял у окна в комнате психушки, глядя на пробуждающийся Берлин, и слушал громкий стук своего сердца. Мне казалось, что на трещине оконного стекла алым пятном растеклась кровь очередного голубя, забывшегося в полете.

Я плакал…