Шрифт:
Тачмамедову казалось, будто рука могущественного джина перенесла его в далекое прошлое. Там, на юге, туркмены, как и другие народы страны Советов, строили социализм, в городах и аулах женщины сбрасывали яшмак (платок, закрывающий нижнюю часть лица в знак того, что женщина безгласна и бесправна), рождались сельскохозяйственные кооперативы и коммуны, на полях уже появились первые тракторы. А здесь, в Ташаузе, все осталось по-прежнему. На полях — соха и кетмень; вдоль улиц скользят, как испуганные тени, закутанные по глаза женщины; бедняки не смеют рта раскрыть на сходах...
Шли дни, недели, месяцы. Каждый час, каждая минута были на счету: схватки и перестрелки с басмачами, словесные стычки с баями, долгие беседы с чабанами и пахарями в дымных юртах и страстные речи на митингах, организация в аулах партийных и комсомольских ячеек, вовлечение крестьян в «Союз бедноты».
По натуре Тачмамедов был человеком темпераментным, порывистым и нетерпеливым. Порой ему казалось, что дело продвигается вперед очень медленно. Ему хотелось, чтобы быстрее стали видны результаты труда, чтобы поняли наконец дайхане, как нужно жить, распрямили бы спины и смело перешагнули через сковывавшие их племенные законы.
И, наверное, одну из самых больших радостей в жизни он испытал в марте 1927 года, во время первых в Ташаузе выборов в местные Советы. Недавно еще запуганные, безгласные, шедшие за родовыми старейшинами, муллами, дайхане на выборах активно выступали против богачей и старых порядков, открыто голосуя за тех, кто звал их к новой жизни, кто боролся с угнетателями. Голосовали, впервые отбросив племенные различия. За своих, местных активистов и за присланных сюда из других краев.
Советская власть в Ташаузе победила!
Это пришлось не по вкусу баям. Многие из них уходили в пески, к Джунаид-хану, уводя с собой обманутых, одурманенных людей. Бывший владыка Хивы, выброшенный революцией из своих владений, решил взять реванш. В сентябре 1927 года он выступил со своими ордами на Ташауз.
Получив известие об этом, Тачмамедов во главе отряда милиции поспешил на помощь аулам, граничащим с песками. Милиционеры мчались, не жалея коней. Скорей, скорей!
Ораз, глядя на кое-как одетых бойцов своих, на их небогатое вооружение, на обветренные, заострившиеся лица, думал об этих людях с нежностью. Они пошли за ним, хотя он не сулил им легкой жизни, не обещал каких-либо выгод. Он говорил им правду: будет трудно, это опасная служба, вам придется оставить дома и семьи, вам не придется пахать землю, о которой вы столько лет мечтали и которую получили теперь. Но кто же защитит эту землю, ваших жен и детей, новую жизнь вашу, если не вы сами?
Ему вспомнился I съезд Советов Туркменистана, делегатом которого он был. На съезд приехал Калинин. Группа милиционеров обратилась к нему с таким письмом:
«Настоящим заявляем, что служим уже несколько лет Советской власти и исполняли всякие задания. Поэтому Вам обрисуем свое положение. У нас нет одежды, мы босы, т. е. в плачевном положении. А потому просим Вашего распоряжения обратить внимание на наше заявление».
Да, так и было. Милиционеры не преувеличили. Они были действительно полураздетыми, разутыми, голодными и кое-как вооруженными. Иногда месяцами не получали жалованья. Советская страна была еще очень бедна и не могла снабдить милиционеров даже самым необходимым. А здесь, в Ташаузе, тем более. И все же отряды милиции по первому сигналу мчались туда, где дайханам грозила беда, не колеблясь, вступали в схватки с отлично вооруженными и сытыми басмачами...
Отряд Тачмамедова ворвался в аул Кызгалы-Сака, выбил из него басмачей. Много ужасов видел за свою недолгую жизнь Ораз, но с таким изуверством еще не встречался. Тут и там лежали трупы жителей, искромсанные клинками. Везде кровь, пепелища, разгром.
Ненависть и праведный гнев звали вперед, но коням нужен был отдых. Короткая передышка неожиданно обернулась бедой: басмачи окружили аул. Отряд занял круговую оборону.
Впрочем, басмачи не торопились атаковать. Они разъезжали поодаль и громогласно призывали:
— Братья-иомуды! Кончайте именем аллаха своих командиров — проклятых текинцев и переходите к нам!
А спрятавшийся за песчаным бугром мулла высоким, резким голосом проклинал большевиков и текинцев, доказывал, что не должны правоверные иомуды воевать против своих соплеменников, если не хотят накликать на себя и головы своих близких страшной кары аллаха.
Тачмамедову было очень тревожно. Большинство в отряде принадлежало к племени иомудов, среди них было немало верующих, эти люди еще не до конца освободились от власти племенных обычаев. Ему ли не знать, что слово порой бывает страшнее пули? Вдруг кое-кто поверит мулле?..
Нет, таких не оказалось. Вчерашние дайхане, ставшие милиционерами, уже поняли, что не по племенным признакам нужно судить о человеке — свой он или чужой, друг или враг. Они знали, что в отрядах Джунаид-хана, которые устраивали в захваченных аулах вот такую же резню, как в Кызгалы-Сака, есть и иомуды, и текинцы, и русские белогвардейцы, и английские офицеры-инструкторы.
Двое суток отбивались они от басмачей, которые то уговаривали «братьев-иомудов» перейти к ним, то остервенело бросались в атаки. На третий день милиционеров выручил подошедший кавалерийский эскадрон Красной Армии.