— Ох, знал бы ты, чего мне стоит этот процесс! Видишь, поседел? На краю могилы стоял, под пулями ходил — все ничего, ни одного седого волоска не нажил! А тут за какие-то два месяца сивым стал. Такого насмотрелся да наслушался, что... Знаешь, Федор Филимонович, каждый раз, когда вызывают туда, вся душа переворачивается. Одна мысль, что придется опять сидеть и слушать все это, как нож острый...

— Понимаю, — хмуро сказал Конник. — Но — надо, ты сам знаешь, что надо. Иди, отдохни пока.

Осенью 1965 года в Риге шел судебный процесс над фашистскими прихвостнями, карателями, которые во время оккупации Латвии гитлеровцами уничтожили не одну тысячу людей, сожгли десятки деревень. Бриц был одним из свидетелей на следствии, а потом — на суде. И когда он смотрел на подсудимых, слушал показания, его охватывали ужас и ненависть.

...Вот сидит подсудимый Басанкович, угрюмо опустив голову. С каким наслаждением он перегрыз бы глотки всем свидетелям, судьям, журналистам, конвоирам! Но понимает, что его игра кончена, и старается напустить на себя вид раскаявшегося человека, который был обманут и запуган оккупантами.

Тогда, двадцать четыре года назад, он был бравым служакой, верным псом гитлеровцев. Может, это у него Бриц вырвал винтовку, когда их, заключенных, вывели из машины и поставили у свежевырытой ямы.

Ему, Игнату Брицу, шел тогда двадцать первый год. Он уже хорошо знал, кто друг и кто враг, куда идти и за что бороться. С пятнадцати лет тянул лямку: был батраком у курземского кулака, работал на лесозаготовках, на сахарном заводе. Когда в сороковом году была восстановлена в Латвии Советская власть, Игнат сразу же вступил в комсомол, организовал в своем селе ячейку.

Война застала его в пионерлагере, где он работал вожатым. Отправив ребятишек по домам, Игнат сел на велосипед и двинулся на восток. Но пришлось скоро вернуться в родное село: по дорогам уже шли немецкие танки. А через несколько дней, на рассвете, дверь отцовского дома задрожала под ударами прикладов, в комнату ворвались айзсарги — члены военно-фашистской организации. Их глава — Янис Рампан когда-то сидел с Игнатом в одном классе, был товарищем его школьных игр. Теперь он стал начальником местной полиции. Оттолкнув мать Игната, бросившуюся к сыну, Рампан шагнул к бывшему однокласснику:

— Ну, большевичок, пойдем! Мог бы, конечно, тебя сразу к стенке поставить, как некоторых других, но все-таки товарищ юности. Так что с тобой поступят в соответствии с законом, я грех на свою душу брать не буду...

Брица бросили в камеру номер пять тюрьмы в городе Лудзе. Тюрьма была переполнена. Допросы, пытки, издевательства. По ночам во дворе тюрьмы зловеще урчали моторы автомашин, в коридорах раздавались шаги людей. Многих людей. Потом машины уезжали и возвращались под утро. Пустыми.

Наконец дошла очередь и до Брица.

13 ноября 1941 года. Он навсегда запомнил этот ненастный день, который мог бы стать последним в его жизни.

С утра шел мелкий, надоедливый дождь, после обеда похолодало, замелькали за решеткой камеры белые снежинки. Под вечер дверь распахнулась:

— Выходи!

Машины двинулись в путь. Игнат вырос в этих местах и потому даже в надвигающихся сумерках мог узнать, куда их везут. Грузовики мчались по шоссе к Резекне, потом свернули налево. Значит, к Цирмскому озеру. Туда, где еще так недавно был пионерский лагерь, где звучали веселые ребячьи голоса, где он, Игнат, был так счастлив. Эх, выпрыгнуть бы сейчас из машины, уйти в лес, он же тут каждую тропку знает! Но разве выпрыгнешь! Вон их сколько, толстомордых, откормленных мерзавцев, за каждым движением заключенных следят. Десять заключенных, пять конвоиров, не считая немца, что в кабине...

Игнат вылез из кузова восьмым. Полицаи прикладами теснили заключенных к яме, черным пятном зиявшей на свежем снегу. На секунду юноша почувствовал равнодушие ко всему: «Ничего не сделаешь, это конец...» Но тут же ярость и ненависть охватили его. Он не позволит застрелить себя, как барана!

Напрягшись, прыгнул вперед, схватился за ствол винтовки и рванул ее на себя. Полицейский, потеряв равновесие, упал. Но, падая, успел нажать спусковой крючок. Грохнул выстрел. Руку Брица обожгло. Однако он бросился за машину, в кусты. Воспользовавшись замешательством полицейских, кинулись в лес и другие заключенные. Вслед загремели выстрелы, кто-то закричал. Все же преследовать беглецов полицаи не решились: суматохой могли воспользоваться заключенные из второй машины. К тому же — приближающаяся темнота, лес.

Игнат, задыхаясь, бежал по лесу. Только когда все смолкло, он обессиленно привалился к стволу дерева и почувствовал, что очень болит рука. Набрякший от крови рукав замерз, стоял колом. Стянул руку ремнем повыше раны и зашагал дальше. Всю ночь он блуждал по лесу, пробирался сквозь цепкий, колючий кустарник, а утром оказался там же, откуда бежал. На опушке желтым пятном выделялась свежезасыпанная могила. Игнат подумал, что и он мог бы лежать теперь под смерзшимися комками глины, как лежат его товарищи по камере.