— Твои условия, гаденыш?!

— Не обзывайся, Миш, обидно ведь. Ты же интеллигент. Такая девушка тебя полюбила. Я смотрю на нее…

— Архитектор!

— Да, Миш?

— Не зарывайся. Сегодня у тебя козырь, завтра его не будет.

— Опять пугаешь, Миш? Ой, все, вешаю трубку, побежал в туалет.

Трубку повесил, спросил у Гречанинова:

— Ну как?

— Почти безупречно, — признал наставник.

— Фотография действительно существует?

— Конечно. Блеф тут неуместен.

— Он крепко напугался.

— Ты еще не совсем представляешь, кто такой Могол. Он с гор недавно спустился, а Лера его единственная дочь.

Катя позвала нас на кухню, чтобы еще разок попить чайку. Обсуждали животрепещущую проблему: как ее одеть, чтобы она не чувствовала себя беспризорной. Идти в магазин в пижаме она не хотела, но понимала, что без нее мы только выкинем денежки на ветер.

— Впредь будешь бережнее со своими вещами, — справедливо заметил я.

Снова вернулись к телефону. Четвертачок ответил мгновенно. Теперь его было не узнать: голос приветливый и задушевный.

— Саша, чего мы, в самом деле, собачимся зря. Хватит приколов. Ставь условия, и я их приму. Мне нужна фотография.

— Даже не знаю…

— Саня, рассуждаем как нормальные люди. Чего ты боишься? Допустим, я получу фотку и тут же тебя приколю. Что это мне даст? Ты же не сам все организовал. За тобой какой-то крупняк. Кстати, сведи-ка ты нас с ним.

— Не могу.

— Хорошо. Уважаю. Я тебя недооценил. Привози фотку—и разойдемся полюбовно. Лады?

— Миш, а это правда, что Шота Иванович людоед?

Никакого скрежета, благолепная пауза. Я взглянул на Гречанинова, тот кивнул.

— Значит, так, Миш. Запоминай. За домом — пустырь, сразу увидишь. Там чуть сбоку — беседка, она одна, не ошибешься. В пять часов приходи и жди. Я подскочу. Ты один, я один. Чего-нибудь неясно?

— Нет, все понял.

— Да, чуть не забыл. Деньги.

— Какие деньги?

— Миш, ты что? Фотография-то не моя. Бесплатно не отдадут.

— Сколько?

— Десять тысяч. Не дорого?

— Нет, нормально. Не забудь негатив.

— До пяти, Миш?

— Не учуди чего-нибудь, ладно?

— Ты что, Миш. Раз уж скорешились…

Гречанинов остался мной доволен. Похвалил:

— Солидный оперативный жанр. Выводка на живца.

— Живец — это я?

— Побаиваешься?

У меня были кое-какие соображения, но я не решался их высказать, чтобы действительно не показаться трусом. Я поверил Четвертачку. Если он готов забрать фотографию и даже заплатить, то… Увы, Гречанинов без труда прочитал мои мысли. Усмехнулся сочувственно:

— Не заблуждайся, дорогой. Такого рода заблуждения дорого обходятся. Запомни, как таблицу умножения, — это не люди. У них свои законы. Это иная порода. Четвертачок убьет тебя, когда получит фотографию. Это абсолютно точно.

— С ним никак нельзя договориться?

— Честно говоря, мне скучно это обсуждать. Лучше скажи, ты уверен, что на пустырь только одна тропка, мимо подстанции?

— Кругом заборы. И свалка.

— Хорошо, я съезжу огляжусь. Без меня из дома ни ногой.

…Вернулся он к обеду, и мы с Катей успели поссориться. Сначала она надулась из-за того, что я отказался перевязываться, причем в грубой форме, сказав, что у нее руки кривые и ей лучше бы попрактиковаться на манекенах, а не на благородных раненых юношах. Потом устроила нелепый бабий бунт из-за того, что мы с Гречаниновым якобы считаем ее никчемной дурочкой, ничего ей не объясняем, а только время от времени отдаем на поругание злодеям. Чтобы ее успокоить, я пообещал, что, когда дойдет до настоящего дела, до прямого единоборства с бандой, я похлопочу, и Гречанинов назначит ее пулеметчицей вроде Анки. Это остроумное замечание ее вдруг по-настоящему взбесило.

— Не сравнивай себя с Григорием Донатовичем, пожалуйста. Он к женщине относится с уважением, а для тебя я всего-навсего очередная потаскушка. Думаешь, я этого не понимаю?

— Катя, что с тобой?

— Ничего. Думаешь, не вижу, как тебе не терпится от меня избавиться? В чем я виновата, скажи, в чем?! В том, что изнасиловали, да?

— В этом скорее я виноват.

— Ой, держите меня! Да разве ты можешь быть в чем-нибудь виноват? Ты же супермен.

— Тоже верно, — согласился я.

Заревела, умчалась в ванную, где и заперлась. Что ж, после вчерашнего, хоть и с опозданием, девочкины нервы немного сдали. Но все-таки меня сильно задело секундное ледяное отчуждение, мелькнувшее в ее глазах.

Пока она сидела в ванной, я дозвонился до матери. Ожидал упреков, но не услышал ни одного. Мама догадалась, что ни в какую командировку я не ездил и что у меня какие-то крупные неприятности. Это меня не удивило. У нее всегда был дар угадывать беду. Может быть, это вообще родовое свойство русской женщины, которая веками живет в ожидании, что ее уморят голодом вместе с детьми. Поговорили мы недолго, главное, у отца пока было все нормально: не лучше, не хуже. Мать как раз к нему собиралась, я застал ее на пороге.