Шрифт:
А сам опять вспомнил дочек, жену, всё хорошее и близкое. Удивительно, но тёщу вспомнил тоже. Жаль, Алёну Дмитриевну с Володей и Ксюхой в гости пригласить не довелось…
— Тьфу на тебя, коммуняка недорезанный! — Ржавый вдруг вылез из-за укрытия и пошагал на голос к майору. — Короче, оставляете, гражданин начальник, магазины мне и гребёте с песнями подальше отсюда. Я всю жизнь только и делал, что бегал. С паханом, от ментов, от беды, от судьбы [199] … А сейчас от этих пидоров — не побегу. Ни в жисть. Хватит с меня.
199
Игра слов: по фене «бегать» — значит «воровать». Бегать с паханом — малолеткой ходить на дело со взрослым вором.
Он говорил спокойно и просто, как-то так, что Колякин и Сердюков подчинились сразу. Молча отстегнули магазины, пожали рецидивисту татуированную клешню и, больше не оборачиваясь, убрались под землю. Если человек сделал свой выбор, лучше на пути у него не стоять…
В подкопе было по-прежнему тесно, неуютно и очень страшно. Сейчас твари сметут Ржавого, обнаружат дыру и ринутся вдогонку. Настигнут и начнут хватать за ноги — сперва одного, потом другого и третьего… Или возьмут с собой автомат и станут стрелять, прошивая тело за телом. А тебе не увернуться, не спрятаться, можно только ползти что есть сил, быстрее и быстрее…
Майор полз замыкающим, то и дело шипя и морщась от боли. Кровь сочилась по шее, текла на грудь и живот, пропитывала трусы. Сколько длился бой? Хорошо, если полчаса, а жизнь успела очень многое расставить по местам. Ржавый — вор, изгой, бродяга, урка, а в решительный момент повёл себя как герой. Вот она, русская натура, вот она, загадочная душа. То заточку в бок, то немецкий крест, то жизнь за други своя…
Там, где подкоп упирался в центральную канализационную трубу, Сердюков с Колякиным сперва остановились, а потом ахнули, даже забью про толкающий в спину страх. И было с чего! В толстой стенке зияло внушительное, овальной формы отверстие. Края дыры были идеально ровными, словно бетонная труба была вафельной трубочкой, прорезанной горячим ножом. Только блестели в срезах зеркально-гладкие торцы арматуры.
— Во дают негры! — прошептал Колякин, потянулся к уху, спохватился, отдёрнул руку и двинулся следом за прапорщиком навстречу канализационному смраду. — Ну, дерьмо!..
Да уж, дерьма тут хватало. Нечистоты жидкой консистенции плескались где-то на высоте коленей. Это если идти нормально. А если ползти… Ещё в этой преисподней, как выяснилось, обитали самые настоящие черти. Злые крупнокалиберные комары громко звенели и беспощадно кусались, слетаясь на кровь. И не прихлопнешь, не размажешь по склизкому бетону, даже не отмахнёшься — вокруг тьма египетская, руки заняты и вдобавок погружены… Труба явно вела прямиком в ад. Хотя мог ли он оказаться хуже того, что они оставили позади?
Однако нет, визит к нечистому, по-видимому, на время откладывался: впереди забрезжил свет, в воздухе наметилось движение и стаи кровососов начали редеть.
«Бог есть!» Майор и прапорщик приободрились, наддали из последних сил и скоро доползли до финиша — выкрошившегося, с остатками сгнившей защитной решётки конца трубы. Отсюда зоновские стоки падали в мутные воды ленивой неглубокой реки, метко прозванной аборигенами «говнотечкой». Здесь давно уже не было ни рыбы, ни когда-то изобиловавших раков — только чахлые, облепленные чёрной плесенью рогозы вдоль топких берегов. И даже в самые морозы — огромная, источающая миазмы полынья.
Колякин и Сердюков выкатились из трубы в грязную, мерзко пенившуюся воду, словно с горки в бассейн самого лучшего аквапарка. Вынырнули, отплевались, нащупали ногами дно и услышали голоса негров — те при оружии сидели в засаде на берегу.
— Привет, однополчане! — с облегчением вздохнул Колякин, хотел вытереть от пены лицо и, естественно, снова зацепил ухо. Что характерно, о всяческой заразе, могущей попасть в рану, он даже не думал.
— А где гангстер? — поглядывая на трубу, спросила Мамба, что-то поняла, и в голосе её скользнуло уважение. — Он жив?
Спросила, явно не подумав. Стрельба за периметром продолжалась, значит, Ржавый ещё держался.
— Он не гангстер, — строго поправил прапорщик. — Он герой… Вот что, давайте сюда все снаряжённые магазины. Я к нему.
Он был без шуток готов опять кормить комаров, месить коленями дерьмо и ползти на карачках, только чтобы не сидеть здесь, скрипя зубами и беспомощно слушая, как играет со смертью Ржавый. Как всё меньше патронов отделяет его от конца…
— Миша, остынь. — Колякин неожиданно вспомнил, как звали Сердюкова. — Подумай головой. Сам сгинешь страшной смертью и Ржавому не поможешь. Только получится, что он ещё и зря жизнь отдал…
— Да ладно вам, товарищ майор, хоронить его раньше времени, — горестно высморкался Сердюков. — Он урка тёртый, БУР прошёл, ШИЗО прошел, ПКТ прошёл. И трубу эту грёбаную…
Слово «пройдёт» он выговорить не успел: выстрелы смолкли. Наступила тишина. Воистину похоронная.
— Вечная память, — неумело перекрестился Сердюков, по его лицу текли слёзы.
Мамба завозилась в камышах и вопросительно глянула на майора.
— Ну и что дальше? — спросила она.
— Как это что? — удивился тот. — Бежать, и чем быстрее, тем лучше. Сейчас они полезут из трубы, а если нам повезёт — рванут в обход, через КПП. Ещё Боженьке спасибо, что на охранной вышке нет никого. А то бы уже отстреливались…