— Пусти, сука! — Колякин с силой, как учили, опустил подбородок, попытался провести приём самбо, но какое там — руки у Балалайкина были выкованы из железа.

Лёгкое движение — и майор, задыхаясь, опрокинулся спиной на письменный стол. Глаза полезли из орбит, рот наполнила пена… всезнающая статистика отводила ему каких-нибудь тридцать секунд жизни.

Однако неисповедимы пути Господни: рука, вслепую шарившая в поисках оружия, вдруг нащупала на столе что-то холодное. Это был бюстик Дзержинского, сделанный из свинца, — зэковская работа, неудачно стилизованная под каслинское литьё. Да шут с ним, с художественным совершенством!.. Увесистый бюстик удобно лёг в руку и без промедления обрушился на череп Балалайкина. Один раз и другой. И третий — в переносицу. Смертоносные пальцы ослабли, выпустили кадык.

— Сдохни, гад! — Майор сгрёб бывшего сослуживца и, понимая, что здесь опять «или-или», принялся бить головой о сейф.

Аккурат об острый край с облупившейся краской.

Хватило трёх раз…

Балалайкин сполз на пол, в кабинете стало тихо, только хрипло дышал Колякин да падали с угла сейфа ленивые капли.

«Голова. Надо бить в голову… — Майор достал из кармана ключ, открыл сейф, где хранился видавший виды ПМ, и невольно задумался, возьмёт ли упомянутых гадов обычная пуля, или надо где-то добывать серебряные. — Ну вот при случае и выясним. — Проверил обойму, дослал патрон, поставил ствол на предохранитель. — В любом случае целиться будем меж глаз. Так, чтобы башку вдрызг».

Он даже не пытался понять, что случилось, — вирус, радиация, мутация, инопланетяне, ещё какая-то фигня, явившаяся из болот?.. Он только видел, что с людьми происходило что-то очень странное. Что-то, делавшее их нелюдями. И чтобы выжить, нелюдей этих следовало убивать. Пока они тебя не убили.

«Вот так, на войне как на войне». Колякин достал из сейфа ключ от оружейной комнаты, захлопнул липкую дверцу и вдруг задумался: остались ли ещё хоть где-нибудь обычные, вменяемые, нормальные люди? Или он остался совсем один и будет скитаться, то и дело рубя головы нечисти, точно персонажи «посткатастрофных» боевиков, которые, кстати, он никогда не любил?..

Его невесёлые размышления прервал звонок по внутренней связи. Колякин схватил трубку и с величайшим облегчением услышал знакомый человеческий голос. Звонил дежурный помощник начальника колонии Лизунов.

— Андрей Лукич, — проговорил он с явной тревогой, — что-то у меня предчувствия нехорошие! С промзоны минут пять как прошёл сигнал, что у них там кипёж какой-то. Я по рации Ванюкову, а он не отвечает. Я по связи Колобову — тоже молчит! А самое хреновое, что на седьмой и третьей вышках стрелки на связь не выходят. Послал на «тройку» Чубукова, так до сих пор не вернулся. Ох, чует сердце, беда. И что теперь мне…

Каким видел Лизунов ближайшее будущее, Колякину узнать не удалось — связь вдруг прервалась.

— Чёрт, и у него то же, — горестно вздохнул Колякин, но только что положенная трубка почти сразу снова подпрыгнула. — Лизунов?..

Нет, это был не Лизунов. Звонил начальник одиннадцатого отряда Баранов.

— Товарищ майор!.. — заорал он, словно ополоумевший потерпевший, и Колякин физически ощутил его ужас. — У нас тут такое!.. У моих крыша съехала, в натуре людей жрут!.. Товарищ майор, что мне…

И снова прервалась связь. Все точно сговорились бросать трубки на самом душераздирающем месте.

«Значит, говоришь, людей жрут, — почему-то не удивился майор, сплюнул и машинально потрогал ствол. — Ну, с этих станется. Ещё на воле привыкли людей жрать…»

С полгода назад, когда по всему отечеству принялись чистить милицейские ряды и посадочных мест стало не хватать, пришло высочайшее повеление — устроить в колонии «сучий закут». Официально выражаясь, «зону в зоне» для БС, сиречь бывших сотрудников. Только прислали в Пещёрку почему-то самый пакостный контингент. Нет бы спецназовцев или оперов, людей серьёзных, тёртых, бывалых. Так нет, пригнали в основном таможенников и судейских, действительно привыкших на воле людей жрать.

А теперь вот фигура речи буквальный смысл обрела.

Господи… Неужто вправду конец света?

«Куда сперва, в оружейку или к хозяину?» — на миг задумался Колякин и ринулся к Журавлёву, благо идти было недалеко, налево по коридору. Вот она, знаменитая дверь, сработанная умельцами из дуба. Вот она, причудливая резьба, настоящее произведение искусства: молоты, серпы, колосья и звёзды над кремлёвскими башнями…

Только творилось за монументальной дверью нечто непотребное. Обострившееся восприятие остановило Колякина, заставило приникнуть ухом к дубовой резьбе.

Там, внутри, кто-то чавкал. Жутко, не по-людски…

Майор отодвинулся от двери, вытащил было «Макарова», однако передумал, шагнул к стене и снял с пожарного щита топор. Инстинкт подсказывал, что сейчас лучше было действовать тихо, не привлекая внимания. Андрей Лукич беззвучно повернул дверную ручку, чуть взял на себя, осторожно заглянул в щель…

Неудивительно, что полковник Журавлёв не отвечал на звонки.

Его ели.

Ели не просто с аппетитом, но ещё и с глубоким знанием анатомии. Как и следовало ожидать от дипломированного врача. Да-да, из грозного хозяина колонии соорудила карпаччо [182] его законная половина — Фрау Абажур.