3.IV.2004.

Лазарева суббота.

* *

*

Просила тебя у мертвой и выпросила у мертвой.

О, на губах столько соли с кожи твоей этим утром,

мой сияющий мальчик! Тобою к стене припертой, —

нюхать украдкой пальцы со сладким твоим перламутром.

После двух лет печали впервые надела кольца —

свое серебро и перстень с яблочным хризопразом,

и этот браслетик легкий — цепку с тигровым глазом,

а снять не успела на ночь — не оцарапайся, солнце,

глядящее вполоборота с подушки — зеленым глазом.

Растрепанный, ты чудесен, и с кремовыми свечами

каштан под окном волшебен, и дождик надолго, видно.

Мы так чисты, Водолеи, прохладны, ты пахнешь чаем,

я пахну своей “Органзою”, и вовсе ничто не стыдно.

Атласной юной листвою, армадою туч фигурной

тебя обнимаю (как же понравилось обниматься!),

коротенькой, из фольварка, чуть сонною, не бравурной

шопеновской запотелой мазуркой номер тринадцать.

Тебе давно было нужно так поступить со мною.

Отныне все наносное уже не имеет значенья:

молчи, не звони, теряйся, бубни свое за стеною,

но я, что безумно важно, слышу твое звучанье.

...А дальше весь день как праздник. То вспыхивает, то меркнет

кровь, комната, счастье, сердце в отчаянье и восторге,

все не имеет значенья, кроме нелепой смерти —

вспыхивает и меркнет! — и наших детей жестоких.

21.V.2004.

Варламов Алексей Николаевич родился в 1963 году. Закончил МГУ. Печатался в журналах “Знамя”, “Октябрь”, “Москва” и др. Первый лауреат премии Антибукер за опубликованную в “Новом мире” в 1995 году повесть “Рождение”. Живет в Москве.

СЕКТОР “Е”

На четвертом курсе Кирилл бросил консерваторию и устроился работать дворником. Участок ему достался большой и запущенный. Он выходил на Кропоткинскую улицу недалеко от ее пересечения с Садовым кольцом и захватывал двор углового дома. До Кирилла тут убирала студентка из Литературного института. Она работала плохо, и за несколько месяцев во дворе образовался толстый слой льда. Начальник жэка, который принимал Кирилла на работу, поминал студентку недобрыми словами, но в небольшой квадратной комнатке, смотревшей на московские крыши, ей, должно быть, хорошо писалось, и она забывала про свой участок, тем более что двор был нежилой и лед никому не мешал.

Дом выселили больше года назад, только в одном подъезде принимали пустые бутылки. Приемщик стеклопосуды носил очки с толстыми линзами и читал газету “Известия”. К нему выстраивалась длинная очередь, он забирал бутылки, закрывал ставню и пересчитывал тару, а потом нехотя ссыпал деньги, точно подавал нищим. Отдавал он всегда меньше положенного, но очередь не роптала и огорчалась лишь тогда, когда ему надоедало работать и он вывешивал табличку “Закрыто”. На Кирилла приемщик смотрел прищурившись, как на явление временное, и никогда с ним не заговаривал.

Кирилл работал очень старательно и хорошо. После консерватории ему нравился каждый новый день. Он вставал рано, до того, как на улице появлялись первые прохожие, брал в коридоре инструменты, и после его работы асфальт делался мокрым и чистым, так что пешеходам в грязной обуви было неловко по нему ступать и тем более бросать на тротуар окурки. К девяти часам Кирилл заканчивал убирать участок на улице, заходил в пельменную в подвальном этаже, потом не торопясь колол студенткин лед во дворе, а к одиннадцати все дворники собирались в конторе, и техник-смотритель, моложавая женщина с каштановыми волосами, давала им общую работу. К обеду Кирилл возвращался домой, читал, пил “Алазанскую долину”, которую покупал в маленьком магазине неподалеку, или просто сидел у окна и бездумно смотрел на город.