отсчитывая нервные ку-ку.

Вслепую, на гармошку из вагона,

к платформе, обдираясь о кусты,

ощипанной, засвеченной, прожженной,

а все же добралась до темноты.

* *

*

Просто чума в застолье

сорвана да жива

катится в чистом поле

гулкая голова

В царских репьях по брови

в ночь поперек широт

в полном сорвиголовье

крутится и поет

Времечко без обреза

эхо из-под корней

ржавая песнь железа

желтая песнь костей

Сердце стучит в затылке

медом текут усы

вьются из шейной жилки

красные бусы росы

С кочки скачком на кочку

следом светлячий рой

все мы воскресной ночью

ближе к земле сырой

Юзом сквозь паутину

липнущую венцом

плюхом в белую глину

слепленную лицом

Нос в табаке отбила

уши ободрала

кубарем вдоль обрыва

колет глаза трава

Лишь бы не затихала

в черных кустах кружа

лишь бы не заплывала

телом опять душа

Только б не понедельник

только не этот вид

как же стучит будильник

как голова болит

 

* *

*

Человек проспится и живет,

ничего ни в чем не понимает,

врет, смеется, бережно листает

перечень обид, а в нем растет

малютка-смерть и на ноги встает,

и ногами изнутри пинает.

Бац! — и содрогнешься невзначай:

под углом к рассеянному свету

полужелтый лист летит по лету

в осень. Отвернись. Не замечай.

Человек заваривает чай,

достает из пачки сигарету

и — ломает. И глядит, как лист,

как полузеленый лист юдольный,

словно ничего ему не больно,

на открытом воздухе повис,

словно все равно, что верх, что низ,

словно рифмой брезгует глагольной.

Чай — дымится. Лист в окне — висит,

черенком подергивая чутко,

и клюет, как жареная утка,

и — взвиваясь — радостно гремит,

как железный, как глагол в гранит —

выше, выше. Спи, моя малютка.

 

 

 

 

 

* *

*

Нет, не о смерти. Все с ней и так понятно —

детская дрессировка, всегдаготова.

Не о слезах — не зазовешь обратно.

Просто скажи: Леша. Наташа. Вова.

Бабушка Соня. Миша. Глебушка. Нина.

На табуретке. В кухне. Сижу живая.

Таня и Толя. Внятно. Медленно-длинно,

бережно-бережно по именам называя.