…Стена камышей расступилась и проглотила машину. Просто всосала ее, как губка. Несколько секунд мотороллер несло среди стеблей по комьям, и весь мир превратился в оглушительный свист и шелест.

От удара я вылетел из седла. Оставшись без седока, мотороллер тут же заглох, завалился на бок. Все стихло. В наступившей тишине только в моторе что-то еще жужжало. Да распрямлялся пригнутый ударом стебель.

Я пошевелился, встал на четвереньки. Огляделся, позвал ее. Но тишина снова стала густой и плотной — как будто ничего не случилось.

Подняв мотороллер, я стал водить фарой по кустам. На переднем крыле сорвало корзину, и она беспомощно болталась. Но и вокруг никого не было.

В лицо впились ледяные иглы — от непоправимости, беспомощности. И в то же время я почувствовал невероятное облегчение. Даже радость. Только руки, толкавшие машину, не слушались, были ватными. А внутри все успокоилось, затихло.

Зажав между колен горящий фонарик, она сидела на обочине.

— Жива? Цела?

Она молчала. Я попытался заглянуть ей в лицо, изобразил участие. Осторожно взял за плечи, обнял. Но она резко оттолкнула руку.

Передо мной сидела чужая женщина, в зрачках которой не было ничего, кроме ненависти и презрения.

И они предназначались мне.

21

С той ночи наши отношения кончились. Как будто опустилась стеклянная стена, прозрачная и непроницаемая. И теперь ни одно движение души не могло преодолеть ее.

Мы превратились в два пустых скворечника, висящих один против другого.

В две ракушки, оставленные после отлива на пляже.

В ту ночь с ней случилась истерика. Вцепившись в койку, она кричала, ревела. Царапалась, когда я хотел унять ее, успокоить.

“Из-за тебя я чуть не погибла, ты понимаешь? Я!”

И много еще в том же духе.

Ближе к утру, выпив рома, залезла под простыню — как была, в юбке и сандалиях. На полуслове заснула, вырубилась. А я лежал в темноте и думал, насколько просто все в жизни. Насколько неумолимо все тайное, как в детском рассказе, становится явным. Стало понятным, зачем она вышла за меня замуж, столько лет жила вместе. Почему ее друзья, актеры, вели себя со мной так странно, насмешливо и снисходительно. И много чего еще вдруг открылось из прошлой жизни — здесь, на острове.

“Все, все шито белыми нитками!”

Лишь я со своим эгоизмом ничего не видел.

Ее жизнь подчинялась театру, актерству. С того фильма, когда она впервые узнала, что такое слава. Наверное, тогда и произошел обмен. Рокировка. Она получила билет в светлое будущее, но взамен требовалось оставить жизнь — обычную, как у всех людей. И она оставила ее, поменялась.

Слава снова пришла к ней, когда они выходили на поклоны в моей пьесе. Тогда она решила, что это я ключ к успеху. Я капитан корабля, на который у нее билеты.

А все оказалось иначе, она ошиблась.

Она не могла простить мне, что я не стал известным драматургом, не написал для нее еще одной блистательной пьесы. Не создал ролей в кино. И что даже в моих идиотских сериалах ей не нашлось места.

Но еще больше ненавидела себя — за то, что оказалась настолько близорукой. Беспомощной. Недальновидной. Что купилась на легкий успех, выдумав себе славу, которая со мной обязательно будет. Что поставила на человека, которому, в сущности, все на свете безразлично.

И который к тому же чуть ее не угробил.

Именно в ту ночь, под утро, когда наши отношения кончились, я понял, как страшно мы похожи. Были похожи. Как сиамские близнецы или ракушки, что лежат на песке раздельно, но внутри шумят одним и тем же морем.

Наверное, это тоже держало нас вместе столько времени.

Я бродил по коридорам своих пьес, среди вымышленных персонажей. Теней, призраков. Служил их тюремщиком, иногда выпуская на волю — поболтать, побегать. А она уносилась в мир ослепительных спектаклей, где для нее приготовлены великие роли.

Люди, живущие на два мира, похожи. Там, в придуманных пространствах, мы встречались по-настоящему. Только там друг друга принимали, любили. А теперь шлюзы закрылись. Смежные комнаты оказались запертыми. Рай, куда мы наведывались порознь — и где встречались, как тайные любовники, даже не подозревая о том, какое это счастье, — закончился.

С этого дня каждый из нас остался перед глухими дверями.

Наедине с жизнью, устраивать которую надо самостоятельно.