Шрифт:
Я думаю, и нас
Снабдят таким ферментом,
Что беды и года
Уже души не тронут.
Подчищена среда,
Тепличный грунт прополот.
И вряд ли кто сказать
Рискнет в стихах, что грустно
И некому подать
Руки, — откуда чувство
Такое? Не смеши
Признаньями отныне
Про детский жар души,
Растраченный в пустыне.
* *
*
Он перед смертью смерть назвал
Порой великих превращений.
Как будто он тайком менял
Немецкий свой разумный гений
На нечто большее. На что?
Когда умрем, тогда узнаем,
На холод выйдя без пальто,
За той копной, за тем сараем.
А ведь хотелось бы узнать
Уже сейчас, в каком обличье
Он пишет что-нибудь опять,
Или в гнездо влетает птичье,
Иль, помавая плавником,
На дно ложится океана,
Нужды не ведая ни в ком
И избегая Эккермана.
* *
*
Блажен, кто посетил до полного распада
Империю: он мог увидеть все, что надо:
Допустим, Ереван, Гегард и Аштарак,
Где трудится вода празднолюбиво так,
С уступа на уступ прыжком перебегая:
Вращенье жерновов — не труд — игра такая.
А стройный храм Гарни — как если б в нем Гомер
Руками проверял размах и глазомер.
Армения — печаль, а Грузия — веселье,
Там шумный разговор и легкое похмелье,
И Францию она себе за образец
Взяла — гасконский дух и рыцарство сердец,
Над улицей гора топорщится в тумане.
Любил я, как стихи, фильм Иоселиани.
Не вспомнить ли еще Ташкент, Алма-Ату,
Бухарских изразцов морскую пестроту —
Их синеглазый блеск, взлелеянный в пустыне,
И осликов — на них в корзинах возят дыни, —
И старца в пиджаке, что царь Ассаргадон.
Какой же мне и впрямь приснился чудный сон!
* *
*
Так ли уж важно, о чем говорили,
Что говорили, о чем горевали? —
Важно, что тучи к окну подходили
И тополя за столом пировали.
Важно, что комната, залита светом
Люстры, в осеннюю ночь выбегала,
Важно, как тополь клубился при этом,
Туча из рюмки пила, из бокала.
Да и на что б, помрачнев, ни пеняли,
Как ни вскипали бы споры и страсти,
Важно, что радости эти, печали —
Все это есть уже в Экклезиасте!
Туча впитала молчанье, как губка,
Тополь вобрал в себя каждое слово.
Эта поблажка и эта уступка —