Ваджра Андрей
Шрифт:
В своём гимназическом сочинении Карл пишет о том, что человек может обрести счастье, лишь работая и отдавая все свои силы на благо других, «для блага всего человечества». Но это может звучать и по-другому: принеси себя в жертву, взойди на крест ради убогих, и ты познаешь Бога, ты выполнишь его волю, ты соединишься с ним.
Но кто же для него Бог, если не отец?!
«История признаёт тех людей великими, - писал Карл, - которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принёс счастье наибольшему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принёс себя в жертву ради человечества, - а кто осмелится отрицать подобные поучения»?
Но образ Бога-Отца это то, что противостояло его Id, тому вместилищу необузданных влечений, потрясающих его психику. Глубинный эгоизм (который он сам считал ядром человеческой природы) и постоянное стремление к Богу-Отцу, в своём противостоянии приобретают перманентную форму, и то, что ни одна из сторон не в состоянии одержать абсолютную победу, до конца жизни лишает Карла покоя. (Что может быть парадоксальнее демона на службе у Бога?) Каждая строка, написанная юным, а значит способным на искренность Карлом, пронизана той внутренней борьбой, которая ни на миг не затихала в его душе до самой его смерти: неутомимое Id, требующее жертв, и Бог-Отец (Super-Ego), зовущий к самопожертвованию.
«Покров любви является лишь тенью, - пишет он, - ядром же оказывается обнажённое эмпирическое «я», себялюбие, древнейшая форма любви…».
А вот что пишет ему в одном из своих писем отец:
«Первейшая из человеческих добродетелей – это способность и воля к самопожертвованию, к тому, чтобы отодвинуть на задний план своё «я», если этого требует долг, требует любовь. Речь идёт не о блистательном, романтическом или героическом самопожертвовании – плоде минутного героизма или мечтательности. На это способен и величайший эгоист, так как именно в этих случаях «я» проявляется с особым блеском. Нет, речь идёт о ежедневно и ежечасно повторяющихся жертвах, которые идут от чистого сердца…».
И Карл находит выход: его Id получает на откуп близких людей, а на жертвенник Бога-Отца, ложится вся без остатка его жизнь.
Уже по его гимназическому сочинению можно понять, что этот пылкий юноша, перед которым открывается огромный, противоречивый по своей сути мир, готов с головой окунуться в него, отдать ему всего себя, найти ту дорогу, с которой ничто не заставит его сойти, и которая приведёт его к тому, что его целиком поглотит. Он готовит себя Служению.
«У каждого перед глазами есть цель, - писал Карл, - которая, по крайней мере ему самому, кажется великой и которая действительно такова, если её признаёт великой самое глубинное убеждение, проникновеннейший голос сердца, ибо божество никогда не оставляет смертного совершенно без руководителя; оно говорит тихо, но уверенно».
Осознание своего долга, принимает у юного Маркса религиозную форму, и, проходя через Ego, превращает его в мирского монаха. Однако в будущем он будет не только умерщвлять свою плоть (по сути вся его жизнь, несла на себе отпечаток аскезы и сознательно принимаемых страданий), но и наденет на свою рясу меч, чтобы нести своего Бога заблудшим и еретикам. То есть со временем он станет не просто проповедником, в чьих венах течёт кровь раввинов, а живым первоисточником новой Веры, её Символом во плоти, тем, кто начнет новый крестовый поход во имя коммунизма, тем, чьи проповеди его апостолы запишут не только пером и чернилами, но мечом и кровью. Недаром на заре своей юности Карл написал:
С вызовом перчатку я бросаю Миру в лик широкий и презренный. Исполин ничтожный, он, стеная, Рухнет. Я пылаю неизменно, И, подобный богу, меж развалин Я с победой двинусь непреклонно. Делом и огнем слова предстали. Грудь моя как творческое лоно.Услышав из его уст о жертве «во имя всех», как тут не вспомнить об Иисусе, отдавшем себя на муку и смерть «во имя всех», или Прометее (о котором Карл не случайно упоминает в своей диссертации) ценой собственных мучений, подарившего людям огонь. Счастье других, как залог собственного «величия» и собственные мучения, как залог счастья других, разве это не религия?
5
В 1830 году двенадцатилетний Карл поступает в Трирскую гимназию Фридриха-Вильгельма. Особыми успехами в учёбе он там не отличался, имея по всем предметам средний бал (надо заметить, что у будущего основоположника исторического материализма самая низкая оценка, на выпускных экзаменах, была по истории (!)).
Но по сравнению с другими гимназистами, успехи Карла были значительны.
Дело в том, что большинству его одноклассников было от 19 до 25 лет и многие из них чуть ли не в каждом классе оставались на второй срок. Причём только 13 из 32 одноклассников Карла еле-еле дотянули до «оберприма» (высший класс), и при этом всё равно провалились на выпускном экзамене.
Атмосфера, царившая в гимназии, не была однозначной.
С одной стороны, в который раз подтверждая старые, добрые христианские традиции Трира, половина католиков класса, в котором учился Карл, мечтала посвятить себя богословию, и выпуск 1835 года дал Пруссии 13 католических священников.
Но с другой стороны, в 1833 году в гимназии была обнаружена запрещённая литература, и даже один из учеников был арестован. При этом директор гимназии, Иоганн Гуго Виттенбах (как, впрочем, и многие интеллигенты Трира) придерживался либеральных взглядов и осторожно относился к патриотическим настроениям прусского юнкерства, что, естественно, не могло не отразиться на учебном процессе и воспитании гимназистов.