Дэйма решила, что пришла пора учить Маару всему, что умеет она сама. Как обращаться с молочной скотиной Мишкой. Как по-разному заквашивать молоко. Как готовить сыр. Как выискивать в траве крохотные растения, показывающие, что рядом можно найти сладкий желтый корень, который нужно выкапывать. Какие дикие растения можно готовить вместо овощей, а какие использовать как приправы или лекарства. Как свечи делать. И вскоре Дэйма сказала, что пора Мааре узнать, где спрятаны деньги.

— Если бы тебе нужно было спрятать деньги, Маара, куда бы ты их поместила?

Девочка задумалась.

— Не рядом с водой или пищей, не в кладовой. Не в этой комнате, сюда каждый легко может войти, заглянуть. Не в крыше, потому что солома может загореться. Не снаружи, потому что подсмотреть могут. И не в пустой комнате, потому что люди сразу о них подумают, о пустых комнатах.

Пауза.

— Тогда где?

Но Маара молчит.

Из стоявших в углу комнаты запасных напольных свеч Дэйма вытащила самую толстую, чуть не с туловище Маары. Гладкую с боков и снизу. Однако, поковыряв дно свечи, Дэйма вытащила из нее затычку и кожаный мешочек с монетами. Золотые монеты, маленькие и тяжелые, полсотни золотых монет. Маара помнила, что дома многие из родственников и знакомых носили одежды, украшенные золотом, золотые украшения, в том числе и сделанные из таких монеток. Ей самой при рождении подарили браслет из золотых монеток, очень ценный, как она знала. Где-то теперь этот браслет? Где ее прежняя жизнь в большом, полном света и воздуха дворце, с садами и водоемами? С каждым днем все труднее это припомнить. И звали ее тогда по-другому. Как? Она спросила Дэйму, знает ли та ее прежнее имя. Нет, Дэйма не знала. И вообще, его лучше забыть. «Меньше знаешь — лучше спишь», — сказала она.

Маара часто забиралась на руки к Дэйме, но обычно тогда, когда Данн спал, чтобы не вести себя при нем как дитя малое. Она обнимала Дэйму, чувствовала ее кости — не было на ее теле мягкого места. Маара прижималась щекой к костлявому плечу Дэймы, вспоминала мать, хотя лицо той уже расплывалось в памяти, скрывалось за дымкой. Мать, кажется, везде была мягкой, в ее длинные черные волосы можно было спрягать лицо, от нее всегда свежо и пряно пахло. Конечно, пропылившаяся насквозь Дэйма пахла иначе. Пыль господствовала в этом мире, пыль лежала на полу, парила в воздухе, закрывала солнце, забивалась во все щелочки. Пыль скрипела на зубах во время еды, забивала глаза и уши.

— Может быть, дождь пойдет, — умоляющим голосом обратилась к Дэйме Маара.

— Может быть, — вздохнула Дэйма, не желая расстраивать ребенка.

Молока Мишка давала все меньше, иногда совсем на донышке. Во взгляде и улыбке Рабат было что-то заставившее Маару спросить, не ворует ли она молоко по ночам.

— Скорее всего да, — спокойно ответила Дэйма. — Но не будь к ней слишком строга. Ей совсем есть нечего.

— А почему Рабат не может искать корни?

— Потому что не способна.

— Как это так?

Дэйма слегка поморщилась и ответила гораздо тише, хотя поблизости никого не было:

— Она слегка простовата. — И еще тише: — Поэтому с ней никто не общается. И поэтому Рабат дружит со мной. — Она мрачно усмехнулась. — Два отброса общества, изгои.

— А если пойдет дождь, Мишка даст больше молока?

— Да. Но она уже старая, и ее пора уже покрыть, иначе молока вообще не будет.

— А почему нельзя ее покрыть?

— Единственный самец в деревне у Кулика, а он к нему нашу Мишку не подпустит.

Маара переваривала информацию. Единственной подругой Дэймы все эти годы была полоумная, а главный в этой деревне — человек жестокий и злобный.

Девочка ушла в другую комнату, улеглась в постель, отвернулась к стене и задумалась. Придя к решению, она не стала сообщать о нем Дэйме, ибо та не разрешила бы ей так поступить. Дождавшись, когда Дэйма с Данном отправилась поить Мишку, Маара, вежливо улыбаясь встречным, отправилась через деревню туда, где, как она знала, мужчины проводят самое жаркое время дня. Вдоль стены заброшенного каменного дома, в тени свесившегося с крыши соломенного навеса, вытянулось длинное каменное сиденье, что-то вроде скамьи или завалинки. На этой скамье в полудреме восседали с десяток мужчин, среди них и Кулик.

Трудно было заставить себя приблизиться к ним, ведь Маара видела, как лица их становятся все суровее. Такое выражение на лицах скальных людей она видела на протяжении всей своей жизни, когда она или кто-то из ее народа подходил к ним близко. Глаза сидящих сузились, челюсти сжались.

Девочка остановилась перед Куликом и заставила себя улыбнуться.

— Прошу вас, нашей Мишке нужен самец, — произнесла она, несмотря на все свои усилия, голосом дрожащим и робким.

Мужчины переглянулись. Первая реакция — удивление. Затем раздался грубый смех, безобразный, похожий на гавканье. И снова все молча, враждебно уставились на нее. Лишь один Кулик улыбался, скаля зубы.

— Моему братику нужно молоко, — добавила Маара, запинаясь.

Кулик прищурился.

— А что я за это получу?

— Я… накопаю для тебя корней.

Снова взрыв хохота.

— Да, щедро… — Улыбка сменилась гримасой ненависти. — На колени, мразь махонди, на колени, и проси как следует.

Маара даже не поняла, чего он от нее хочет, но колени ее подогнулись сами собой, девочка опустилась в пыль, все перед глазами расплылось, слезы потекли по щекам.